Хорошие люди

— А ничего и не случилось, матушка, — делая попытку улыбнуться, но только хмуро скривив губы, ответил Клавдий Сергеевич. — Вот, принимай рабочих людей. Теперь вдвоем с твоим внуком будем деньгу зашибать. Чулок старенький найдется у тебя? Начнем ассигнации в чулок складывать… Садись, Станислав, в ногах правды нет. И ты садись, матушка. Где Юрка? Все гоняет футбол? Ладно-ладно, последние денечки ему масленица… — Клавдий Сергеевич сел и поставил локти на стол, потер ладонью о ладонь, похлопал ими. Угрюмо уставился на сына щелочками глаз. — Угадай, Станислав, что я хочу тебе сказать?

— Не знаю, — пожал тот плечами. — Зато по твоим глазам видно, что ты готов свернуть мне шею.

Вахтомин опешил, потом издал серию звуков, состоящих из хрипа и кашля.

— Хорошо сказано, сыночек. Только зачем я — ты сам себе шею свернешь, если будешь разговаривать с отцом таким тоном.

— У меня хороший тон, это тебя муха укусила…

— Ну, ладно, хватит! Грамотный, вижу. А хочу спросить я тебя вот о чем…

— Господи, Клавдий. Снова ты начинаешь… — вмешалась Варвара Петровна. — Где-то испортит себе настроение, а срывает зло на других…

— … вот о чем я хочу тебе сказать, — продолжал Вахтомин. — Поскольку ты теперь самостоятельный человек, рабочий класс, то и поступки у тебя должны быть соответствующими. Теперь тебе должно быть очень стыдно гонять мяч вместе с пацанами; ты теперь не пацан.

— Перестань, отец…

— Это во-первых. Во-вторых, станешь помогать бабушке Варваре во всех хозяйских делах — ну, там, воды принести, помои вынести, коврик поколотить на улице… А ты как думаешь? Взрослый человек должен все делать по дому.

— Не говори глупостей, Клавдий, — сурово сказала Варвара Петровна. — Ты еще заставь мальчишку и полы мыть, и белье стирать…

— И заставлю! В нашей стране любой труд уважаемый. Хоть бы даже и ассенизатора.

— А когда ты будешь возвращаться с работы, — сказал Станислав, поднимаясь из-за стола, — я буду мыть тебе ноги.

— Что-что-что? — Вахтомин растерялся. — Повтори, что ты сказал!

— Я не люблю повторять.

Клавдий Сергеевич тоже поднялся.

— Клавдий, бога ради, перестань, — в отчаянии попросила Варвара Петровна.

Вахтомин приблизился к сыну, не слушая мать. Он видел лицо Станислава, видел его глаза, в которых застыли решительность и обида. Клавдий Сергеевич испытал сильный зуд в правой руке. Он сжал ладонь в кулак, ногти впились в кожу. Настолько сильной и неуправляемой была злость, что Вахтомин побледнел. Сейчас, сию минуту он в кровь разобьет это лицо. Он размахнулся, но вместо того, чтобы ударить Станислава, грохнул кулаком по столу. Звякнули чайные чашки, что-то крикнула сыну мать, но Вахтомин уже уходил. Вышел в сени, оставив за собой пушечный выстрел, который произвела с силой захлопнувшаяся дверь; вышел во двор — и новый пушечный выстрел раздался за спиной.

Быстрым шагом, широко размахивая руками, Вахтомин направился в сторону села. Он сегодня лишний раз убедился в том, что ненавидит собственного сына. Клавдий Сергеевич всегда был равнодушен к детям, всю свою жизнь. Он не испытывал к сыновьям родственных чувств, и если пытался воспитывать их, то делал это потому, что знал: родители должны воспитывать своих детей.

Но — уже не в первый раз подумал Вахтомин — детей хорошо воспитывать до одного определенного момента, то есть до тех пор, пока они не заведут себе собственные суждения; а потом суждения эти надо выбивать из них, как пыль из ковра, палкой!

«Нужно было отправить его подальше, — пронеслась в мозгу мыслишка. — Нужно было отправить его в Тамбов, в Москву, в техникум, в ремесленное училище, чтобы только не видеть его физиономии». Вслед за Вахтоминым увязалась маленькая собака. Она вся извивалась от любви к человеку, повизгивала, чего-то ждала от него.

— Убирайся! — крикнул Вахтомин и ударом сапога отшвырнул ее в сторону, вложив в этот удар всю свою злость.

Собака завизжала и бросилась бежать.

Затем он увидел, что стоит на дороге, которая ведет на станцию. Значит, сознание направляло его к Марине Семеновне Фабрициевой — работнице железнодорожного буфета, к черноволосой Марине, которая всегда хорошо понимала Вахтомина. Марина ярко красит губы, но она хорошая женщина. Она с уважением относилась к Клавдию Сергеевичу, на людях называла его по имени-отчеству, в интимной же обстановке — «Клавочкой», и он почти не обижался на такое имя. Оно ему даже нравилось, хоть он и делал вид, что возмущается.

— Марина, ну какой же я тебе Клавочка? Ведь я мужчина.

— Дурачок мой, в этом весь юмор, — отвечала она, гладя его по голове. И спрашивала: — Зачем ты носишь такую прическу?

— Чтобы больше уважали.

— И тебя уважают?

— Еще как. У меня целых три, — он вытянул руку с растопыренными пальцами, — целых три грамоты от облсовпрофа. Ничего?

— Нормальненько.

— Могу еще заработать.

— Только грамотами сыт не будешь, Клавочка.

— А ничего… мы не пропадем. Мы сами с усами. У меня есть маненько на книжечке…