Хорошие люди

Слова Вениамина потонули в каком-то шуме, лицо друга исчезло, а кто-то с усами пытался доказать Станиславу, что пиво «Жигулевское» лучше «бархатного», потому что…

— Потому что ты дурак, дед, — услышал Станислав свой голос. — Лучше!.. Ха-ха! Да чего ты понимаешь в этих… как их… обрезках… А где Венька? Венька!..

Станислав увидел перед собой красные губы, улыбающиеся губы, круглые глаза, в которых ничего не было, а если что и было, то непонятно, что именно.

— Станислав, неужели это ты? Боже, как ты напился!

— Да, это я! В-вам… не н-нравится, что ли? А это вы? А-а, это вы! Мне отец рассказывал о вас… много… всякого… разного хорошего. Не желаете со мной на будер… бурдер… шафт? Как вас по батюшке?..

— Стасик, пойдем, я тебя провожу.

— Вы не отвечаете на вопрос?.. Странно… Где же я вас видел? Почему у вас такие красные зубы… з-з-з… губы, вот чего я не могу никак понять, х-х-хоть и бьюсь головой об стенку, чтобы осознать это явление, которое… э-э…

Но вдруг, поймав новую мысль, Станислав прищурился и заговорщицким тоном спросил:

— Вам из-звестно… одно имя? А? Ха-ха-ха!.. Вах-х-хтомин… А? Клавдий Сергеевич… Ч-ш-ш-ш… Между нами говоря…

Лицо Марины плавало в тумане, чего-то не хватало в этом лице, но чего — Станислав не пытался понять, продолжал бессвязно лопотать что-то; словно со стороны доносился его собственный голос, который перебивался голосом Вениамина Барабанова:

— Пойдем, Стас…

Они долго куда-то шли по шпалам, и казалось, что железная дорога никогда не кончится, что она будет и будет вот так плыть — наплывать — уплывать; Станиславу хотелось лечь и отдохнуть, но кто-то удерживал его, не давая упасть, и Вахтомин не мог понять, кто это. Он только чувствовал, что не может пошевелить руками.

Он увидел очень знакомое, очень хорошее лицо; он знал, что это лицо никогда не сделает ему зла; он знал, что любит эти глаза и эти длинные пушистые белые волосы.

— Стасик, что с тобой случилось? — произнес очень знакомый и тоже очень хороший голос — голос, который был ему дорог, и Станислав снова безуспешно силился вспомнить, кому этот голос принадлежит. Станислав хотел ответить, что ничего не случилось, но язык не повиновался ему.

— Он пьян, — сказал кто-то над ухом.

— Ведите его сюда.

И — потом:

— Его надо раздеть.

— Не надо пока. Полежит часок — ему полегче станет… Полегче… Вот так, спасибо. Пусть поспит.

Голоса стихли.

И вообще все стихло, все звуки. И глаза все пропали, и лица, стало темно, и Станислав начал проваливаться куда-то, падать, и ничто не могло задержать это падение.

Наконец он потерял себя.

Первое, о чем он подумал, когда к нему вернулось сознание, что сон — это кратковременная смерть. Значит, ничего страшного в смерти нет? «Человек рождается, живет…» Он вспомнил свои стихи и мысленно усмехнулся. Елизавета Ивановна правильно тогда сказала… что она сказала? Кажется, она сказала, что… что…

Станислав продолжал лежать с закрытыми глазами, уверенный в том, что сейчас услышит знакомые шаги отца по комнате и отцовский же ворчливый голос; но ни шагов не было, ни голоса, и даже Юркиного дыхания почему-то не было слышно. Какая мысль ускользнула из сознания? Ах, да, он вспомнил свое стихотворение, которое почему-то до сих пор не покинуло его память: «Человек рождается, живет…»

Но почему такая тишина стоит в доме? Неужели еще ночь? Он открыл глаза, чтобы посмотреть в окно, но окна на месте не оказалось. Станислав хотел повернуться на другой бок, приподнял голову — и волна боли ударила ему в висок. Он снова откинулся на подушку. Но успел заметить, что комната ему незнакома.

И только теперь Станислав все вспомнил. Стало понятно, откуда взялась во рту эта сухая горечь и откуда появились в голове эти адские боли. Боль пульсировала в висках, ударяла в затылок, уходила в шею, и он не мог безболезненно пошевелиться. Но еще раньше, чем он вспомнил о случившемся, Станислав испытал огромную вину перед кем-то, хоть и не знал, перед кем и чем он так сильно провинился.

Он не мог понять, что провинился перед самим собой.

Но куда делся Венька Барабанов? Или эта квартира — барабановская?

Превозмогая боль в голове, Станислав встал и подошел к окну, задернутому темно-красной гардиной. Он бросил взгляд на улицу, но ничего не увидел, кроме неясных очертаний одноэтажных строений. Снова сел на кровать, заметил маленькую полоску света, пробивающуюся в дверную щель. Прислушался. Ни один звук не доносился до него из соседней комнаты, в которой горел свет. Станислав на цыпочках приблизился к двери и приложил к ней ухо. И показалось ему, что кто-то вздохнул в смежной комнате и легонько скрипнул стулом. Он нерешительно постучал в дверь костяшкой согнутого пальца. Стул в соседней комнате скрипнул явственнее, послышались шаги, дверь отворилась, и Станислав увидел перед собой… Тамару Акимовну. Яркий свет на мгновение ослепил его — он закрыл глаза ладонью. И женщина почему-то засмеялась.

— Здравствуйте, Тамара Акимовна! Очень смешно, да?

— Конечно, Станислав. Смешно, что ты не мог самостоятельно прийти ко мне, твой друг принес тебя…