Хорошие плохие книги

Эти два отрывка уместно сравнивать, поскольку они имеют дело с одним и тем же предметом, а именно со смертью. Первому предшествует более длинный фрагмент, в котором с самого начала объясняется, что все научные изыскания на эту тему – не что иное, как вздор, детский предрассудок того же уровня, что и предсказания будущего, а затем делается вывод, что единственными людьми, которые когда-либо хоть сколько-нибудь приближались к пониманию мироустройства, являются святые, мы же все прочие обречены довольствоваться «догадками, намеками». Ключевая нота заключительного пассажа – «смирение». Есть «смысл» в жизни, есть он и в смерти; к сожалению, мы не знаем, в чем он заключается, но тот факт, что он существует, послужит нам утешением, когда мы будем питать собой прорастающие крокусы, или что там растет под тисовыми деревьями на деревенских кладбищах. А теперь взгляните на две процитированные мною строфы из другого стихотворения. Хоть изложенные в них размышления и приписаны некоему персонажу, они, вполне вероятно, выражают чувства, которые испытывал тогда сам мистер Элиот, думая о смерти по крайней мере в определенном состоянии духа. Здесь – никакого смирения. Напротив, они выражают языческое отношение к смерти, веру в иной мир как некое смутное место, населенное прозрачными визгливыми призраками, завидующими живым, веру в то, что, как бы плоха ни была жизнь, смерть хуже. Такая концепция смерти, судя по всему, была общепринятой в Античности, в некотором смысле она общепринята и теперь. Знаменитая ода Горация «Eheu fugaces» – «…проносятся годы, моленья напрасны: не сходят морщины – наследье раздумий, а старость и смерть неизбежно ужасны»[74] – и невысказанные размышления Блума во время похорон Падди Дигнама – это, в сущности, то же самое. До тех пор пока человек воспринимает себя как индивидуума, его отношение к смерти должно сводиться только к отвращению. И сколь бы ни было неудовлетворительным такое отношение, если оно переживается глубоко и пронзительно, оно скорее способно рождать хорошую литературу, нежели религия, которая на самом деле вообще не переживается, а просто принимается на веру вопреки эмоциям. Насколько их можно сравнивать, два приведенных мною пассажа, как мне кажется, эту разницу отчетливо демонстрируют. Полагаю, нет сомнений, что второй превосходит первый в искусстве стихосложения, а также по накалу чувства, несмотря на легкий оттенок бурлеска.