Читаем Хорошие плохие книги полностью

Прошло почти полвека со времени его первого появления, а Раффлз, «вор-любитель», по-прежнему остается одним из самых известных персонажей английской беллетристики. Мало кому нужно напоминать, что он играл в крикет за Англию, имел квартиру в холостяцком Олбани и грабил дома в Мэйфэйре, которые посещал в качестве гостя. Именно поэтому он с его «подвигами» представляет собой подходящий фон для разговора о более современном детективе, таком как «Нет орхидей для мисс Блэндиш»[94]. Любой выбор здесь случаен – я с таким же успехом мог выбрать Арсена Люпена, например, – но романы о Раффлзе[95] и «Нет орхидей», имеют одно общее свойство: это детективы, где в центре внимания находится скорее преступник, нежели полицейский. С точки зрения социологии их интересно сравнить. «Нет орхидей» – версия «обаятельного преступления» от 1939 года, Раффлз – версия от года 1900-го. Что меня здесь занимает, так это огромная разница в нравственной атмосфере между этими книгами и изменения в умонастроении публики, о которых эта разница, вероятно, свидетельствует.

Сегодня рассказы о Раффлзе отчасти обязаны своим обаянием атмосфере времени действия, а отчасти писательскому искусству автора. Хорнунг был очень добросовестным и на своем уровне очень способным писателем. Каждого, кто любит историческую точность повествования, его произведения должны восхищать. Однако самое привлекательное качество Раффлза, то, которое делает его своего рода символом даже в наши дни (всего несколько недель назад в ходе разбирательства дела о грабеже судья назвал обвиняемого «живым Раффлзом»), это тот факт, что он – джентльмен. Раффлз представлен нам – и это внушают нам бесконечными случайными репликами в диалогах и замечаниями, брошенными между прочим, – не просто как честный человек, свернувший с прямой дороги, но как свернувший с прямой дороги выпускник престижной частной школы. Его угрызения совести, когда он их вообще испытывает, носят исключительно общественный характер: он опозорил свою «старую добрую школу», он потерял право принадлежать к «порядочному обществу», он лишился статуса любителя и превратился в хама. Ни Раффлз, ни Банни, похоже, ничуть не терзаются тем, что воровство постыдно само по себе, хотя однажды, в проходной реплике, Раффлз оправдывает себя тем, что «все равно собственность распределяется не по справедливости». Они считают себя не грешниками, а отступниками или, наоборот, отверженными. И моральные устои большинства из нас до сих пор так близки моральным устоям Раффлза, что мы воспринимаем его ситуацию как иронию судьбы. Член привилегированного вест-эндского клуба – на самом деле грабитель! Это само по себе уже сюжет для рассказа, не так ли? А если бы это был водопроводчик или зеленщик? Было ли бы тогда в этом что-нибудь драматическое? Нет, хотя тема «двойной жизни», видимости законопослушания, скрывающей преступную деятельность, осталась бы. Даже Чарлз Пис[96] в своем пасторском ошейнике кажется меньшим лицемером, чем Раффлз в своем клубном блейзере «Зингари»[97].

Раффлз, разумеется, прекрасно играет во все игры, но его любимой игрой является крикет, и это не случайно. Это не только позволяет проводить бесконечные аналогии между его хитроумием в качестве боулера и его хитроумием в качестве грабителя, но и помогает точно определить характер его преступлений. На самом деле крикет не такая уж популярная в Англии игра – по популярности ее не сравнить с футболом, например, – но в ней находит отчетливое выражение типичная черта английского характера: склонность ценить «форму» или «стиль» выше, чем успех. В глазах любого истинного любителя крикета вполне допустимо счесть иннингс из десяти ранов «лучшим» (то есть более элегантным), чем иннингс из ста ранов; крикет также является одной из очень немногих игр, в которых любитель может превзойти профессионала. Эта игра изобилует не оправдавшимися надеждами и внезапными драматическими поворотами удачи, и ее правила столь расплывчаты, что их интерпретация отчасти становится вопросом этики. Например, когда Ларвуд в Австралии допускал нечестную игру в позиции боулера, он, в сущности, не нарушал никаких правил: просто он делал нечто, что было «не по-крикетному». Поскольку крикет требует много времени и играть в него довольно дорого, это игра преимущественно для высших классов, но для всего народа она является воплощением таких качеств, как «хорошая форма», «честная игра» и т. д., и не удивительно, что ее популярность пошла на убыль одновременно с тем, как стала забываться традиция «не бить лежачего». Эта игра – не для двадцатого века, и почти все современно настроенные люди ее не любят. Например, нацисты всячески старались извести крикет, который приобрел некоторую популярность в Германии до и после прошлой войны. Сделав Раффлза крикетистом и одновременно грабителем, Хорнунг не просто снабдил его благовидной маскировкой, он также обозначил самый резкий моральный контраст, какой только мог себе представить.

Перейти на страницу:

Все книги серии Оруэлл, Джордж. Сборники

Все романы в одном томе
Все романы в одном томе

В этот сборник – впервые на русском языке – включены ВСЕ романы Оруэлла.«Дни в Бирме» – жесткое и насмешливое произведение о «белых колонизаторах» Востока, единых в чувстве превосходства над аборигенами, но разобщенных внутренне, измученных снобизмом и мелкими распрями. «Дочь священника» – увлекательная история о том, как простая случайность может изменить жизнь до неузнаваемости, превращая глубоко искреннюю Веру в простую привычку. «Да здравствует фикус!» и «Глотнуть воздуха» – очень разные, но равно остроумные романы, обыгрывающие тему столкновения яркой личности и убого-мещанских представлений о счастье. И, конечно же, непревзойденные «1984» и «Скотный Двор».

Джордж Оруэлл , Френсис Скотт Кэй Фицджеральд , Фрэнсис Скотт Фицджеральд , Этель Войнич , Этель Лилиан Войнич

Проза / Зарубежная классическая проза / Классическая проза / Прочее / Зарубежная классика

Похожие книги

Марсианин
Марсианин

Никто не мог предвидеть, что строго засекреченный научный эксперимент выйдет из-под контроля и группу туристов-лыжников внезапно перебросит в параллельную реальность. Сами туристы поначалу не заметили ничего странного. Тем более что вскоре наткнулись в заснеженной тайге на уютный дом, где их приютил гостеприимный хозяин. Все вроде бы нормально, хозяин вполне продвинутый, у него есть ноутбук с выходом во Всемирную паутину, вот только паутина эта какая-то неправильная и информацию она содержит нелепую. Только представьте: в ней сообщается, что СССР развалился в 1991 году! Что за чушь?! Ведь среди туристов – Владимир по прозвищу Марсианин. Да-да, тот самый, который недавно установил советский флаг на Красной планете, окончательно растоптав последние амбиции заокеанской экс-сверхдержавы…

Александр Богатырёв , Александр Казанцев , Клиффорд Дональд Саймак , Энди Вейер , Энди Вейр

Фантастика / Боевая фантастика / Космическая фантастика / Попаданцы / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия
Анекдот как жанр русской словесности
Анекдот как жанр русской словесности

Судьба у русского анекдота крайне сложная и даже истинно драматическая. Целые столетия его упорно старались не замечать, фактически игнорировали, и это касается и народного анекдота, и анекдота литературного. Анекдот как жанр не существовал.Ефим Курганов, автор нескольких книг по теории и истории литературного анекдота, впервые в филологической науке выстраивает родословную русского анекдота, показывает, как этот жанр расцветал в творчестве Пушкина, Гоголя, Лескова, Чехова, Довлатова. Анекдот становится не просто художественным механизмом отдельных произведений, но формирует целую образную систему авторов, определяет их повествовательную манеру (или его манеру рассказа). Чтение книги превращается в захватывающий исследовательский экскурс по следам анекдота в русской литературе, в котором читатель знакомится с редкими сокровищами литературных анекдотов, собранных автором.Входит в топ-50 книг 2015 года по версии «НГ–Ex Libris».

Ефим Яковлевич Курганов

Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия
Эссеистика
Эссеистика

Третий том собрания сочинений Кокто столь же полон «первооткрывательскими» для русской культуры текстами, как и предыдущие два тома. Два эссе («Трудность бытия» и «Дневник незнакомца»), в которых экзистенциальные проблемы обсуждаются параллельно с рассказом о «жизни и искусстве», представляют интерес не только с точки зрения механизмов художественного мышления, но и как панорама искусства Франции второй трети XX века. Эссе «Опиум», отмеченное особой, острой исповедальностью, представляет собой безжалостный по отношению к себе дневник наркомана, проходящего курс детоксикации. В переводах слово Кокто-поэта обретает яркий русский адекват, могучая энергия блестящего мастера не теряет своей силы в интерпретации переводчиц. Данная книга — важный вклад в построение целостной картину французской культуры XX века в русской «книжности», ее значение для русских интеллектуалов трудно переоценить.

Жан Кокто

Документальная литература / Культурология / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное