Хорошие жены

– Видели вы когда-нибудь такую берлогу, моя дорогая? Зайдите и помогите мне расставить эти книги, а то я перевернула все вверх дном, пытаясь выяснить, куда он дел шесть носовых платков, которые я дала ему недавно.

Я вошла, и пока мы работали, огляделась – вот уж действительно «берлога». Повсюду книги и бумаги, пенковая трубка и старая флейта на каминной полке; на сиденье у одного окна пищит в клетке потрепанная птичка без хвоста, другое украшает коробка с белыми мышами; недоделанные кораблики и кусочки шнурка среди рукописей, у огня сушатся грязные маленькие ботинки; а следы дорогих, любимых мальчиков, рабом которых он стал, видны по всей комнате. После долгих поисков удалось обнаружить три из шести пропавших платков – один на птичьей клетке, другой в чернилах, а третий обгоревший, его использовали как прихватку.

– Ну что за человек! – засмеялась добродушная миссис Кирк, сунув остатки в мешочек с лоскутками. – Я думаю, другие три разорваны, чтобы оснастить кораблики, перевязать порезанные пальцы или сделать хвост воздушному змею. Это ужасно, но я не могу его отругать: он такой рассеянный и добродушный и позволяет этим мальчишкам его тиранить. Я согласна взять на себя стирку и починку его вещей, но он забывает их мне отдавать, а я забываю их искать, так что иногда он оказывается в плачевном положении.

– Позвольте мне починить его вещи, – сказала я. – Мне нетрудно, а ему незачем об этом знать. Я буду рада сделать это – он так добр ко мне, приносит мои письма с почты, одалживает книги.

Я привела в порядок его вещи и ввязала пятки в две пары носков, потому что он испортил их форму своей неумелой штопкой. Мы ни о чем не говорили ему, и я надеялась, что он ни о чем не узнает, но на прошлой неделе он поймал меня за этим занятием. Когда я сижу в детской, Тина часто вбегает и выбегает, оставляя дверь в гостиную открытой, так что я могу слушать уроки, которые он дает другим. И они так меня заинтересовали и увлекли, что я решила тоже поучиться. Я сидела у двери, кончая последний носок и пытаясь понять, что он говорит новой ученице, такой же глупой, как я. Потом девушка ушла, и я думала, он тоже ушел, – было так тихо. И я усердно бубнила какой-то глагол и раскачивалась в качалке самым нелепым образом, когда какие-то негромкие странные звуки заставили меня поднять глаза. В дверях стоял мистер Баэр, он смотрел на меня, смеялся тихонько и делал Тине знаки не выдавать его.

– Вот так! – сказал он, когда я встала и глупо уставилась на него. – Вы подглядываете за мной, я за вами – и это неплохая идея… Но послушайте, я не шучу, хотите учить немецкий?

– Да, но вы слишком заняты, а я слишком бестолковая, – выпалила я, покраснев как рак.

– Ничего, мы найдем время и сумеем найти способности. Вечером я дам вам маленький урок с большим удовольствием, так как – взгляните, мисс Марч, – у меня есть долг, который я должен заплатить. – И он указал на мою работу. – «Да, – сказали они, эти добрые женщины, – он глупый старина, он не поймет, что мы делаем, он никогда не заметит, что на пятках его носков больше нет дыр, он будет думать, что новые пуговицы вырастают сами, когда оторвутся старые, и верить, что разорванные шнурки срастаются». Но у меня есть глаза, и я вижу многое. У меня есть сердце, и я благодарен вам. Приходите! Маленький урок время от времени – или никаких трудов доброй феи для меня и моих мальчиков.

Конечно, я ничего не могла возразить ему, и, так как это действительно прекрасная возможность учиться, я пошла на сделку – и мы начали. Я взяла четыре урока и затем крепко засела в грамматическом болоте. Профессор был очень терпелив, но я думаю, это была для него пытка, и иногда он смотрел на меня с таким выражением кроткого отчаяния, что я не знала, засмеяться мне или заплакать. Я пробовала и то и другое, а когда дело дошло до шмыганья носом от крайнего унижения и отчаяния, он бросил грамматику на пол и вышел из комнаты. Я чувствовала себя опозоренной и покинутой навек, но ничуть не винила его, а принялась торопливо собирать мои бумаги, чтобы броситься к себе наверх и хорошенько себя встряхнуть. Но тут вошел он, оживленный и сияющий, словно я уже покрыла себя славой.

– Мы попробуем по-другому. Мы с вами прочитаем вместе эту милую маленькую Märchen[66] и не будем копаться в этой скучной книжке, которая пойдет в угол за то, что огорчила нас.

Он говорил так ласково и так любезно раскрыл передо мной томик Андерсена[67], что мне стало ужасно стыдно и я принялась за урок с отчаянной решимостью, чем, кажется, чрезвычайно позабавила профессора. Я забыла свою застенчивость и вкалывала (никакое другое слово не может этого выразить) вовсю, спотыкаясь на длинных словах, произнося по наитию и стараясь изо всех сил. Когда я кончила первую страницу и остановилась, чтобы перевести дух, он захлопал в ладоши и воскликнул, как всегда от души:

– Das ist gut![68] Теперь идет хорошо! Моя очередь. Я читаю, вы слушаете.