«Хороший немец – мертвый немец». Чужая война

— Знаешь, Петер, — задумчиво произнес он, — я все больше удивляюсь тем переменам, что произошли в тебе. Ты раньше был ярым сторонником Гитлера, и особенно его теории арийских и неарийских народов. Помню, ты не раз говорил мне, что немцы имеют моральное и историческое право на жизненные пространства, восточные территории, что мы обязаны завоевать их — во имя сохранения и развития нашей нации. А славяне как люди неполноценные должны нам подчиниться и покорно служить. Они, по твоим словам, обязаны трудиться на нас, работать на наших фермах, фабриках и заводах и создавать богатство Третьего рейха. Мы же, в свою очередь, дадим им культуру и приобщим к европейской цивилизации. А то ведь они азиаты… В разумных, конечно, пределах. Привьем любовь к труду, честности и аккуратности, отучим пить водку и воровать. И тогда все будут счастливы: у нас будут богатые дома, большие земельные наделы, предприятия и шахты, а славяне, приобщенные к благам нашей цивилизации, наконец-то узнают, что такое дисциплина и порядок…

Майор выбросил потухшую сигарету и посмотрел на Макса — говорил такое? Тот молчал. Что он мог сказать, если практически ничего не знал о воззрениях Петера Штауфа? Тогда Хопман продолжил:

— Русские не могут жить сами по себе, утверждал ты, как другие европейские народы, ими нужно непременно управлять. Так всегда было и так всегда будет. Жестокий режим Сталина — лишнее тому подтверждение.

— Я? Говорил все это? — не выдержал Макс.

— Да, — кивнул Хопман, — именно ты. Русским, по твоим словам, нужна твердая рука, они привыкли подчиняться и склоняться перед царями. Иначе опять устроят у себя какую-нибудь революцию или поднимут бунт. Как было при Степане Разине и Пугачеве…

— Неужели я был таким идиотом, — почесал в затылке Макс, — нес такую чушь? На меня вроде бы не похоже…

— А на кого тогда? — удивился Хопман. — Это ты у нас проучился два года на отделении славистики в Берлинском университете, изучал русский язык и историю, а потому решил применить свои знания на практике. И попросился добровольцем на Восточный фронт, поближе, так сказать, к предмету своего интереса. И ты, насколько я помню, всегда был приверженцем расовой теории…

«Как много узнаешь о себе! — с тоской подумал Макс. — Вернее, о Петере Штауфе. Интересно, что еще этот идиот проповедовал? Кажется, он был настоящим нацистом…»

Впрочем, в полученной информации была и некая позитивная часть — раз Петер Штауф изучал русский язык, значит, и он мог им свободно пользоваться. С соответствующим немецким акцентом, разумеется…

Между тем майор все говорил:

— …Самым старательным славянам мы разрешим учиться в школе и даже получать образование. Разумеется, отдельно от нас, немцев, и без права поступления в университет. Хотя начальное техническое образование им можно и даже полезно давать — кто-то должен обслуживать наши станки и машины! Такие были у тебя взгляды… А сегодня вдруг ты убил своего камерада, чистокровного немца, неплохого солдата и, между прочим, отца двоих детей. И ради какой-то русской крестьянки и ее сына! При том, что муж этой женщины действительно является красным командиром, следовательно, сражается против нас. Ты, выходит, защитил семью врага. Как прикажешь понимать твой поступок?

— Не знаю, — пожал плечами Макс, — мои взгляды за последний месяц сильно изменились. Так уж получилось. Я не мог пройти мимо. Мильке не только бил слабого и беззащитного, но своими действиями позорил вермахт. Солдаты с женщинами и детьми не воюют, так я и сказал ему. Это недостойно звания фельдфебеля…

— Вот теперь я слышу слова настоящего командира, — усмехнулся майор. — А то было подумал, что тебя подменили. Правильно, германский солдат никогда не опустится до того, чтобы драться с гражданскими, а тем более бить женщин и детей. Для этого есть полицаи и прочие сволочи. Я горжусь тобой, Петер, ты показал себя настоящим офицером. И поступил правильно — нельзя допустить, чтобы было чрезмерное насилие по отношению к жителям, это очень озлобляет людей, настраивает против нас. Хватит одних партизан…

— А что будет со мной? — спросил Макс.

— Ничего, — пожал плечами Хопман. — Я приказал оформить гибель Мильке как случайность — попал под дружеский огонь. Бывает… Разумеется, я напишу семье, что он погиб как герой и верный сын Рейха. Пусть думают, что было именно так. Правда, поверь, никому не нужна… Мильке, если разобраться, сам виноват — не выполнил приказа. К тому же был слишком вспыльчивым, горячим и часто, как выяснилось, ссорился с сослуживцами. А после гибели младшего брата вообще потерял голову, стал неуправляемым. Мог такого натворить! Так что все к лучшему…

Макс кивнул — разумеется, герр майор, все к лучшему. Одним негодяем меньше. И по поводу письма тоже с вами согласен — правда никому не нужна. Она редко бывает приятной, чаще же — неудобной и горькой, и говорить ее — отнюдь нелегко. Что бы ни утверждал по этому поводу известный русский писатель…

* * *