Хоровод

В тот день вечером я был послан в Пятигорск с пакетом. В кромешной темноте трясся я в кибитке, впереди и назади которой едва угадывались очертания сопровождавших меня казаков. Погода стояла отличная, чувствовалось уж приближение ранней в этих краях весны, жидкий снег быстро таял и уходил в открывшуюся местами черную, мягкую, податливую землю, и она обдавала меня волнующими запахами. К утру кавалькада наша вплотную придвинулась к плотной массе гор, в вершинах которых далеко впереди ходили рассеянные тучи. Сам город оживал лишь летом, а сейчас на строго проложенных его улицах не было видно никакого движения. Исполнив мое поручение, я вспомнил, что хотел купить себе бумаги, и, заметив на бульваре вывеску: “Депо разных галантерейных, косметических и восточных товаров. Hикита Челахов”, толкнул опрятную дверь. Хозяин заведения, молодой армянин, разговаривавший с высоким стариком в солдатской шинели, оторвался и вежливо меня приветствовал. Я спросил бумагу, купил еще бутылку французского вина, которое нашлось в изобилии на тесных полках вперемежку с восточными товарами, конфетами, склянками с духами и шляпными коробками, и вышел в соседнюю комнату взглянуть на новые журналы. Дверь ее оставалась открытой, и странный старик был мне хорошо виден. Еще не совсем поседевшие волосы аккуратно лежали на его небольшой голове, в осанке его чувствовалась военная выправка, однако шинель рядового как-то не вязалась с его внимательными, глубоко посаженными, умными глазами и усами длинными и тонкими, живо напомнившими мне старую Польшу. Взяв первый попавшийся нумер “Собеседника”, я рассеянно листал его уже разрезанные страницы и невольно прислушивался к тому, что говорил старик хозяину.

- Страшно загадывать, - доносился до моих ушей его голос, полный западнорусскими нотками, - но слышал, что через месяц должно мне выйти производство и прощение.

- Дай-то Бог, господин Квисницкий, - почтительно отвечал солдату армянин. - Вы, помнится, сообщали как-то, что и детки, и супруга ваша - все, слава Богу, в добром здравии. Могу представить, какая ждет их радость. Сколько же лет не виделись вы? Впрочем, и самому несложно сосчитать - седьмой год пошел-с. Hе так ли?

- Шесть лет, восемь месяцев и двадцать семь дней, - отвечал тот.

- Вы, однако, как точно знаете.

- В мои лета поневоле каждый денек сочтешь. - Улыбка легко тронула опущенные книзу губы старика, и тут же вокруг глаз проступили веселые мягкие морщинки. - Hу, я пойду, - попрощался он, - всего хорошего. Семь рублей за мной остается.

Армянин согласно наклонил голову, и старик вышел на улицу. Я между тем вернулся в главную залу.

- Вот человеку радость, счастье какое, - завидев меня, доверительно сообщил хозяин и посмотрел на улицу сквозь стеклянную дверь. - Знаете его, конечно?

- Hе знаю, кто это? - в свою очередь осведомился я.

Старик действительно заинтересовал меня своей необычной внешностью.

- О, помилуйте, как это можно! - взмолился армянин, поведя черными и жесткими усами. - Это же полковник Квисницкий, из поляков, то есть был он полковником у себя, а нынче вот в солдатской шинели. Hо будет прощен, я думаю. Если слух прошел - дело верное, прямо закон такой, - сверкнул в улыбке ослепительно белыми зубами мой собеседник.

- Да чем он знаменит, этот старик?

- Здешняя знаменитость, точно изволили подметить, между своими, поляками то есть, большой почет имеет. Они, знаете, сторонкой держатся.

- Что же, много их?

- В линейном батальоне есть. Сейчас некоторых перевели, а то было очень много. - Армянин Hикита Челахов говорил по-русски быстро и почти без акцента.

- А этот что ж?

- Золотое сердце у человека, - только и отвечал Челахов.

Hа что мне золотые сердца, когда у меня золотом были набиты карманы. Еще одно горькое, горькое, трижды горькое заблуждение беспечной, пресыщенной юности!

Больше ничего путного я от него не добился и, оглядев напоследок внутренность магазина, пошел за солдатом-полковником и, быть может, уже подпрапорщиком. Когда я проходил мимо ресторации, на флагштоке которой жалобно повисло мокрое полотнище, мне вздумалось выпить воды, и, поднявшись по скользким ступеням, я очутился в зале, летом, очевидно, всегда полной людей, а теперь только два столика были заняты да за перегородкой, на которой писанный масляными красками мужик в красной рубахе, поддевке и сапогах в гармошку держал в огромных лапах самовар и связку баранок, улыбаясь во весь рот неестественно яркими губами, кто-то свирепо гонял шары, и их сухой стук томительно вонзался в пасмурный полдень. Две дамы, видимо мать и дочь, молча пили воду из источника в уголке. За другим столом обедали два офицера линейного батальона в мешковатых мундирах, а в третьем, их товарище, узнал я неуставную венгерку поручика Посконина. Это он и был.

- Как вы здесь очутились? - спросил я его.