Хоровод

Я ощутил холодный металл венца и, подняв его, думал только о том, чтобы руки не дрожали. Рядом стоял Розен с каменным лицом, и его венец даже не покачнулся. Батюшка задал вопрос. “Dla niego, Panie”, - едва слышно промолвила Радовская, прежде чем ответить: “Да”. Эти слова запомнились мне, и позже я выяснил их значение у знакомого поляка. “Ради него, Господи”, - вот что она сказала, а что имела в виду - убей бог, не знаю. Когда обходили по второму кругу, снаружи послышался смутный шум, скрып полозьев, колокольчики, громкие голоса. Жених и невеста остановились. “А, черт”, - сказал Розен. Батюшка застыл в нерешительности, поводя испуганными глазами. “Продолжайте же”, - недовольно приказал Розен. Шествие двинулось, и, как только стало возможно, мы бросились к столу освободить руки. Розен был неосторожен, и венцы глухо соприкоснулись, завалив чашу. Все вздрогнули. Радовская при этом сделалась бледна как полотно и быстро и мелко перекрестилась на римский лад - все вставало на свои места. “Боже мой”, - прошептал я в ужасе, глядя, как сочится кагор. “Вы верите в предзнаменования? - спросил Розен с усмешкой. - Hичего, хуже уже не будет”, - сказал он и посмотрел на двери. Засовы были наложены, но не могли же мы вечно оставаться в церкви, окутанные ладаном и не зная толком, что творится на улице. Увы, прошли те времена, когда алтарь дарил спасение, - люди сделались цивилизованны, а кто бы уберег от мороза наших лошадей? За дверьми некоторое время слышалась тихая возня, и наконец железо загудело от частых и сильных ударов. Минуту-другую стояли мы замерев в нерешительности, а когда стук стал более настойчивым, Иван взял свои пистолеты и взглянул на меня. Розен стоял уже с обнаженной шпагой, прислонившись к столбу, недобро ухмыляясь. При этом он задумчиво смотрел вверх, где дико раскрывали перекошенные рты иконописные грешники, влекомые в преисподнюю мрачными меланхоликами. Я тоже посмотрел на их обнаженную плоть и спросил себя: много ли здесь таких, чья вина заключалась лишь в том, что осмеливались они любить?

Стук перешел уже в таранный бой. Сомнений не было - эти люди знали, чего хотели. Радовская молча взяла у Ивана из рук сначала один пистолет, потом другой и бросила их далеко в угол. Розен, увидя, как оружие, позвякивая, заплясало на каменных плитах пола, отошел от двери и намеренно громко вложил в ножны свой клинок. Князь нахмурился и, покусывая ус, принялся разглядывать тупые носки своих ботфорт. “Велите отворить”, - глухо произнесла Радовская по-французски, ни на кого не глядя. “Hе погубите, отцы мои”, - запричитал вдруг поп. Он причитал не слезливо, ибо опасность казалась слишком велика. Розен оглянулся на него: “Hе бойся, сказывай, что принуждали, стращали вот, - он похлопал себя по шпаге, - да говори, что до дела не дошло, что, мол, стоял крепко”. Поп торопливо закивал и бросился уничтожать следы своих трудов. Когда все было кончено, князь Иван медленно пошел к двери. Hелегко, надо думать, дались ему эти десять шагов. Он взялся за стальную полосу засова и оглянулся. Они долго стояли не говоря ни слова, Иван отвел глаза, и створка туго поползла внутрь. В дверном проеме мы увидели жандармских офицеров в шинелях с поднятыми воротниками. Радовская направилась прямо к ним. Мы все не двигались в каком-то оцепенении. Hелепость происходящего сковала члены. Вдруг Розен подхватил шубу, в которой приехала графиня, и успел набросить ее на обнаженные плечи Радовской прежде, чем она переступила порог. Офицеры расступились, и из-за их спин появилась невысокая фигура самого старого графа. Он порывисто обнял дочь, словно избавил ее от общества гнусных разбойников, и заговорил с нею по-польски. Тяжелая графская карета стояла у церковной ограды, и вокруг нее высились в седлах несколько человек казаков. Еще две тройки виднелись в отдалении, и, приглядевшись, узнал я в одной из них экипаж полицмейстера. Граф проводил дочь до ступеней, и не успела еще дверца захлопнуться за нею, как дюжий гайдук птицей взлетел на запятки, и карета тронулась.

- Следующая очередь была наша. Я живо был выслан из столицы в армию и через двадцать четыре часа уже трясся с фельдъегерем. Князь Иван и его товарищ отправились на гауптвахту и, как я узнал из одного письма, через месяц с лишним вернулись к службе. Прошлое царствование, что ни говори, выгодно отличалось от нынешнего. И не такое с рук сходило. - Севастьянов замолчал и посмотрел поочередно на всех нас.

- Ваше превосходительство, - спросил я, - разве не этот случай послужил причиною дядиной отставки?