Хоровод воды

Если честно – считаю, думает Никита, но теперь уж точно не сознаюсь. Верно дед говорил: молчи-молчи, за умного сойдешь.

Никита кивает, не сводя глаз с Дашиных полных губ, которые опять обхватывают мундштук кальяна, слегка посасывают. Потом Даша чуть надувает щеки: легкий, почти незаметный пушок, будто на шкурке персика, если провести рукой.

– Ты не считаешь Коэльо ерундой, и когда я рассказываю – слушаешь. Взрослые редко слушают. Мои родители – вообще никогда. Бабушка слушает, но с ней же не про все поговоришь. А с тобой можно про все – ну почти про все.

Что значит – почти? Впрочем, и так понятно: не поговоришь про мальчиков, про сверстников, про секс с кем-нибудь другим. И про любовь тоже лучше со мной не говорить. Пора признаться: ничего я не понимаю в любви.

– Ты – слушаешь, – еще раз повторяет Даша и улыбаясь добавляет: – Или хотя бы делаешь вид.

Нет, думает Никита, я не делаю вид, я в самом деле слушаю, но что я слушаю – ты не знаешь. Потому что я слушаю не слова, а интонацию. Тембр. Модуляции. Я слушаю – и смотрю, как шевелятся губы, с серебристым проблеском мелькает язык, с каждым новым выдохом меняется контур щек. Смотрю на твои руки, замечаю, как лег лак на ногтях. Если у тебя ссадина – замечаю, как она заживает. Я смотрю, как двигаются твои пальцы – вот большой потирает указательный, вот в задумчивости ты сцепляешь кисти, вот помахиваешь рукой в воздухе. А когда ты голая – я же больше всего люблю говорить с тобой, когда ты голая, – когда ты голая, я смотрю на движения твоего тела. Любое слово – это работа тела. Ты набираешь в легкие воздух, груди приподнимаются, распрямляются плечи, втягивается живот… секунда – и на выдохе слово улетает, груди падают и чуть-чуть колышутся, плечи опускаются… Родители на тебя так не посмотрят, сама понимаешь.

Стоит Никите подумать о родителях, сразу – Маша. Будут ли они слушать своих детей, будет ли им кого слушать, если они останутся вместе? Останутся ли они вместе, если Маша не забеременеет сегодня? Если не забеременеет вообще?

– Я для тебя что, улучшенный вариант твоих родителей? – говорит он Даше.

– Не говори глупостей, при чем тут родители? – резко отвечает Даша, и видно: она передергивает плечами, складки платья приходят в движение, короткая, быстро затухающая волна пробегает по выпуклости груди – и в этих колебаниях Никита читает несказанные слова: До того, как ты спросил, мне и в голову не приходило, но, может, и правда – только эта правда мне совсем не нравится, дешевый фрейдизм, фу!

Вот смешно: когда-то в детстве думал – здорово научиться читать мысли! Выяснилось, что это довольно просто. Не с каждым получается, но оно и к лучшему. А так все легко: надо полюбить кого-нибудь так сильно, чтобы слово и плоть для тебя стали неразличимы.

– Вот, я еще поняла, – продолжает Даша. – Ты меня уважаешь. В отличие от… от других, от молодых ребят, от двадцатилетних. Может, это все взрослые так, не знаю, а может, только ты – у меня же никогда не было романов с другими… мужчинами твоего возраста.

Когда Даша запинается, у нее меняется взгляд. На секунду глаза словно теряют фокус, перестают видеть Никиту, смотрят в никуда. Он любит такие моменты – моменты выпадения из реальности. Когда Даша кончает, ее тело все целиком вываливается из реальности, несколько мгновений существует само по себе, само для себя – точь-в-точь как глаза во время нечаянной паузы. Любая Дашина запинка – маленький оргазм. Лишенный наслаждения, локализованный в глазном яблоке.

– Когда я встречаюсь с каким-нибудь мальчиком, – продолжает Даша, и ее щеки чуть-чуть розовеют (она смущается, совсем немного, но смущается, понимает Никита), – так вот, этот мальчик звонит мне по ночам, устраивает истерики, сцены ревности, спрашивает, что я делала, когда он был у мамочки, с кем встречалась, когда он напился и не подходил к мобильному. Гадость, короче.

Даша делает пальцами, будто вляпалась в мертвую медузу и выбрасывает ее студенистое тело обратно в море. Когда же она встречалась с этим инфантильным идиотом? – думает Никита.

– А кто-нибудь другой – наоборот, исчезает на неделю, хотя договорились созвониться завтра! И не то чтобы у него было много дел – сессию уже сдал, в Крым только через месяц, какие дела? Ты, напротив, женатый человек – прости, что я об этом говорю. Позвонить можешь не всегда. Трубку тоже лишний раз не снимешь, семья, всякое там такое. А этот живет один, дел никаких, к мобильному не подходит, а потом – привет! – как ни в чем не бывало, давай, бросай все, приезжай, я скучаю.