Хоровод воды

Я проснулся: на губах был забытый вкус смазки и машинного масла. Впервые после исчезновения Яна я принялся одиноко ласкать себя, перевернувшись на спину, закрыв глаза и сжимая в руке твердеющий орган. Я представлял Яна – сильные руки, пальцы, поросшие светлым волосом, шрам на спине и шрам на животе, вздувшиеся жилы предплечий, безволосую грудь, позабытый суровый запах военного пота, – но знакомые черты тускнели, и сквозь облик Яна властно проглядывал его убийца, словно Ян превращался в него, словно убийца поглощал Яна. И когда завершилась метаморфоза, густая струя ударила фонтаном и упала мертвыми каплями на мой живот.

Графиня была мороком, миражом, фата-морганой. Расставленной ловушкой, искушением, которое Ян не смог преодолеть. Революция не простила неверности – ревность революции посерьезней моей юношеской ревности. Обещание принести этого ложного агнца в жертву не могло ее обмануть – в тайном ордене, к которому принадлежали мы с Яном, не было места для женщин – только для нее. Страсть, не принадлежавшая революции, могла быть отдана лишь другому мужчине – словно своему отражению в зеркале, своему двойнику, своему напарнику в суровом служении жестокой деве.

Я знал: рано или поздно наступит мой черед. Я заплачу за разделенные с Яном мечты, заплачу за нашу графиню. Я ждал много лет и, когда час пришел, не читая поставил подпись на протоколе следствия – но ничего не рассказал о Яне, о нашей любви, о колдовской фата-моргане, увлекшей нас в гибельную пучину.

Иногда я думаю, что все-таки не предал нашу любовь.

Я ждал, что меня расстреляют, но времена изменились: революции требовались рабы, а не жертвоприношения – меня отправили в лагерь; я был уверен, что умру там. Я мог умереть на этапе, в Сибири, на поселении; а после второго ареста – в пересыльных тюрьмах, в Джезказгане и в Воркуте. Наверное, я не умер потому, что пропитанное смертью семя, что много ночей подряд изливалось в мою гортань, наполнило меня силой.

В пятьдесят шестом на волне хрущевских реабилитаций я вернулся в Ленинград. Думаю, Яна тоже реабилитировали. Я подумал: можно узнать фамилию доносчика из УГРО, встретиться с ним и посмотреть в глубокие темные глаза… Но я не стал искать – что бы я сделал, встретив этого человека? В мечтах я иногда убивал его, иногда занимался с ним любовью, и часто в решающий момент белым призраком в спальню входила графиня, всё такая же молодая, входила и смотрела безмолвно, а могучий круглоголовый орган обмякал в моих губах.

Когда-то я мечтал: пуля – свинцовое семя моего любовника – не даст времени иссушить мою плоть. Мне было двадцать четыре года – и столько же лет я прожил, вернувшись из Казахстана, хотя снова думал, что быстро умру. С годами тускнела память о Яне, память о любви, память о лагере, о графине и ее круглоголовом спутнике, обо всем, что случилось за семьдесят с лишним лет. Почти всю жизнь я прожил один – и в старости даже былые призраки не нарушали моего одиночества.

Я знаю: так я и умру. В одиночестве, в пустой квартире, летом 1980 года, шестьдесят третьего года от рождения революции.

Смерть – великая обманщица, морок, фата-моргана. Когда-то я о ней мечтал – снова и снова она ускользала. В конце концов я сдался, устал, отступил.

И вот она приходит ко мне, и я говорю: послушай, не понимаю, почему вообще я любил тебя? В ответ ты холодной рукой сжимаешь мои стариковские пальцы.

Разве об этом я грезил полвека назад?

Жаль: ты шла так долго, что я почти забыл – как же сильно я когда-то любил тебя!

73. Не сложилось

Никите снится: он снова молод и беззаботен, может быть, слегка пьян, сидит в темном кинозале, на экран почти не глядит, а лезет под юбку соседке, во сне даже не разберешь, знакомы они или нет, в любом случае соседка не против, и вот уже они движутся синхронно и согласованно, и тут за несколько секунд до оргазма Никита проснулся, разбуженный острым чувством стыда.

Хотя с чего бы стыд: приснился эротический сон, с кем не бывает?

Это какой-то Мореуховский сон, думает он, как будто я типа алкоголик, урод без передних зубов, лапаю девушек в кинотеатре, нет бы отвести в гостиницу – и тут Никита понимает: этот сон про него и Дашу, и дело даже не в том, что они пару раз именно так сходили в кино, нет, весь их роман вдруг показался стыдным.

Может, потому что Маша вчера легла в больницу, говорит последняя попытка, проводил и чуть не поехал к Даше, слава богу, удержался, вернулся домой и чуть не уснул у телевизора. Из последних сил залез в постель, а утром проснулся от стыдного подросткового сна.

Ну и черт с ним, сон как сон. Принять душ – и забыть.

Никита сидит на кухне, прихлебывает кофе, листает книжку: Даша всучила неделю назад. «Египетская книга мертвых», даже не открывал – ну, перед тем как вернуть, хотя бы полистаю. Они сегодня обедают вместе, надо бы позвонить, напомнить Даше про кольцо, все время забываю сам забрать. Пусть сегодня захватит.