Хоровод воды

С тех пор мы часто говорили об этом. Мечта Яна стала моей мечтой. Мы представляли, как найдем графиню: шпионку, заброшенную белоэмигрантами из Парижа; скрывшуюся аристократку, переждавшую революцию в каком-нибудь тихом особняке; замаскировавшуюся под крестьянку, рабфаковку или студентку. В день расстрела она будет в белом платье с кружевами, с зонтиком от солнца в руке, в черных ботинках с высокой шнуровкой и низким каблуком. В наших мечтах мы иногда вели ее по кирпичному коридору к последней стене, иногда выводили на снег во двор ЧК (я знал, там давно не расстреливают, но в мечтах почему-то видел, как она идет, проваливаясь в снег, по этому двору), иногда мы вывозили ее за город, на берег Финского залива. Даже в мечтах Ян не давал мне самому привести приговор в исполнение – я только подавал наган, и тогда Ян, прищурив глаз, не спеша наводил дуло, а графиня бледнела, иногда дрожащей рукой раскрывала зонтик или роняла в снег, закрывая лицо руками в длинных – по локоть – белых перчатках. И Ян всегда говорил: Прощайте, графиня! – и семя смерти вырывалось из ствола, а белое платье краснело, пропитываясь кровью, обычной алой кровью, такого же цвета, как у всех, кого Ян расстрелял.

Его мечты не шли дальше этого выстрела – но в своих видениях я опускался перед ним на колени, целовал дымящееся револьверное дуло, а потом осторожно брал в рот другой ствол, взведенный и готовый к выстрелу.

Засыпая, я держу Яна за руку и думаю: сегодня мне казалось – Яна нет со мной, как будто он думает о чем-то другом, даже не о революции, суровой деве, к которой я давно не ревную, а о каком-то другом юноше, может быть, моложе меня на год или два, двадцатидвухлетнем красавце с вьющимися светлыми волосами, – и вот в полудреме я вижу нас троих, а потом Ян уходит куда-то, мой новый любовник целует меня в губы – и тут меня будит голос Яна, и я не сразу понимаю, что он сказал, но когда понимаю – еще крепче сжимаю его руку и окончательно просыпаюсь.

– Я нашел ее, – говорит Ян. – Я нашел графиню.

Было совместное совещание по борьбе с бандитизмом – милиция, УГРО, ОГПУ. Когда закончили, Ян вышел на улицу – и увидел девушку. Она стояла, облокотясь на ограду, стояла почти неподвижно – и во всей ее фигуре была какая-то буржуазная утонченность, какой-то старорежимный аристократизм. Она была неуместна здесь, среди сильных мужчин в кожанках. Надо спросить документы, подумал Ян, но тут незнакомый сотрудник УГРО подбежал к девушке, обнял и поцеловал в губы.

Ян отошел, чтобы не привлекать внимания, только потом спросил: Кто это там целуется? – и в ответ услышал фамилию мужчины.

Все остальное было делом техники. Ян навел справки, узнал, кто это. Вроде герой Гражданской войны, борец с бандитизмом, заслуженный товарищ. Правда, насчет девушки пришлось покопаться. Студентка университета – ну, тогда Ян зашел на факультет, проверил документы – вроде все нормально, из работниц, но фамилия его насторожила. Он пошел по адресу, где она жила с матерью и сестрой. Революционное чутье не обмануло, усмехнулся он. В домкоме, увидев его мандат, все рассказали. Из бывших. На заводе недавно, пошла, значит, чтобы в университет пролезть.

Дворник вызвался показать, где они жили раньше, оказалось – в собственном доме. И там, не веря своим ушам, Ян услышал: жена и дочки покойного графа.

– Я еще документы соберу, – говорил он, а я чувствовал, как дрожат его пальцы в моей ладони, – и доклад товарищу Меерзону: мол, представительница эксплуататорских классов скрыла при поступлении в университет происхождение и с преступной целью вступила в связь с сотрудником рабоче-крестьянской милиции. А это – вышка, поверь мне, Коля, я сумею написать.

Я прижался к Яну всем телом, впитывая его дрожь.

– Что же ты молчал? – прошептал я. – Ведь это – подарок нам с тобой.

– Да, – серьезно ответил Ян, – к дню рождения революции.

Годовщина была только на следующей неделе, но я понял: Ян уже считает дни до своего прощайте, графиня! – и алая роза расцветет на белом платье.

Он говорил день рождения революции, словно революция была человеком, женщиной, в которую он влюблен. Я любил в нем это рыцарство, эту безответность, бесплодность, холодное пламя неземной страсти, пожирающее изнутри. Мы оба для Яна были любовниками революции, а наша близость – всего лишь попыткой приблизиться к ней, чтобы после долгих лет войны заменить предсмертные крики – криками наслаждения, а свинцовое семя нагана – высыхающим на моих губах семенем нашей любви.

Утром я смотрел, как Ян одевается. Он повернулся ко мне спиной, а я глядел на ягодицы, округлые, упругие, приподнятые, глядел на шрам между лопатками, на широкие плечи… Нежность, возбуждение, дрожь – я подбежал и поцеловал коротко стриженый затылок.

Ян улыбнулся через плечо:

– Не сейчас, Коля, мне надо идти, да и тебе пора.