Хоровод воды

Я одна-одинешенька, говорит себе Маша, родных своих родителей я никогда не знала, маму и папу сама прогнала, братьев и сестер у меня нет, детей никогда не будет – как я одна понесу этот груз? Разве я – медиум? Разве я вызывала мертвых? Нет, они сами пришли ко мне, вошли в меня, как входит насильник в женщину, у которой нет сил сопротивляться.

Ну что же, если пришли – располагайтесь поудобней, ешьте меня, угощайтесь. Вот моя плоть, вот моя кровь, а хлеба и вина здесь не подают. Будьте гостями, только знайте – это ненадолго. Потому что я не вынесу все это больше.

Одна – не вынесу.

И на помощь позвать – не смогу.

Вот приду я к Никите, и скажу: Я слышу голоса, во мне живут другие, умершие люди. И он в ответ заговорит сочувственно, терпеливо, позитивно, как говорят с маленьким ребенком, с больным, с безумцем.

Лучше я ничего не скажу ему. Лишь бы он был рядом, лишь бы не уходил, лишь бы держал за руку.

Лучше я скажу: А ведь правда, хорошо было в Крыму девять лет назад? Помнишь, я еще гадала, в карты глядела на набережной? Я подумаю: может, тогда все и началось? Может, там-то я и впустила в себя все эти жизни, всех погибших, умерших, несчастных, бесплодных? Я скажу ему: Помнишь, все веселились, пили вино, ели шашлык. Молодые были, глупые. Сильные, уверенные в себе. Может, осталось еще на донышке той силы, может, на наш век хватит, как ты думаешь, Никит, а?

Не отвечай, не надо. Мы ведь и сами не знаем, сколько можем выдержать. Не отвечай, хорошо? Но ты не уходи, пожалуйста, не уходи.

Я буду только держаться за твою руку – мы все будем только держаться за твою руку – и, может быть, выплывем, может, научимся, наконец, дышать под водой.

84. Две трети

Темная вода омута, вода загадки и тайны, подводных чертей, водяных и кикимор, сомов и раков, налимов и щук, хищных рыб, рыб усатых, глубоководных, речных.

Гнилая вода запруды, вода безвременья, застоя, вечного возвращенья, утопленников и мертвецов, что кальпа за кальпой вращают мельничное колесо.

Голубая вода океана, голубая бездна сирен и русалок, соленая бездна влечения к смерти, романтики, вечности, дрожи предчувствия, дверей восприятия, все это – рок-н-ролл, как говорили мы в юности.

Живая вода водки, вода обмана, вода Мореухова, вода несбывшихся обещаний, проебанной жизни, пустоты и тщеты, рвоты, мочи и говна, в которое все превратилось.

Дымная вода кальяна, вода надежды, вода возвращения, сладости, страсти, вода подступающей старости, последней Никитиной любви.

Домашняя вода аквариума, вода ненастоящих развалин, пластиковых руин, кормушек и хлопьев для рыб, долгой счастливой жизни аквариумных питомцев, вода уюта и денег.

Спокойная вода зеркала, вода, в которой отражаются звезды, вода, что превращает людей в силуэты, плоская вода, вода Риммы.

Мутная вода, капли спермы, упавшие в ванну, нерожденные дети, пропавшее семя, все, что не сложилось, что привиделось в мутной воде, воде неслучившегося.

Соленая вода слез, невыплаканная Машина вода, вода в память тех, кого больше нет, в память тех, кого так и не будет, соленая, словно океан, словно вечность, что поглощает всех, смывает следы с прибрежного песка, вода канувших без вести, вода всех, кому наследует Маша.

Мертвая вода кипятка, смертоносная вода Эльвиры, рвущая трубы, обжигающая яростью, ненавистью, земной осязаемой смертью.

Мы – племя торговцев водой, повелителей воды, ее рабов.

Две трети тела, две трети жизни.

Каждому из нас, каждому из нас.

85. Последний штрих

Лет десять назад, рассказывает Мореухов, в Москву любили приезжать иностранцы: посмотреть на развалины великой империи. Может, и сейчас приезжают – тогда я был модный художник, часть московской экзотики, а теперь обычный пацан из московских окраин. Поэтому иностранцы так и не знают, что несколько лет назад я нашел лучший символ проебанного советского коммунизма.

Нет, конечно, это не склад памятников на Крымском Валу, не здание МГУ и не Парк культуры.

Это неработающий эскалатор на Ленинских горах.

У советской власти было два больших достижения – космос и метро. Как и положено – одно вверху, другое внизу. При этом в космос летают специально отобранные граждане, но бесплатно. А в метро могут ездить все, но за деньги. То есть ни космос, ни метро не могут служить символом коммунизма, который должен быть всеобщим и бесплатным.

А вот эскалатор на Ленгорах – вполне мог. Он был открыт для всех – для коммунистов и беспартийных, пьяных и трезвых, богатых, бедных и тех, у кого нет денег вовсе. Можно сказать, он объединял метро и космос. Потому что любой эскалатор – часть метро, однако этот вел не вниз, а вверх. Не под землю, а на небо, как настоящая stairway to heaven, притом – движущаяся stairway to heaven.

Да и построен он был прежде всего для детей, которые шли во Дворец пионеров, – тоже хороший символ. Я в детстве мечтал записаться в кружок фехтования, жалко, так и не сложилось.