Хосе Рисаль

А к подбору этих последних подходят очень строго. Рисаль не производит, на отцов-наставников благоприятного впечатления: мал ростом, слаб здоровьем, да и его испанский оставляет желать лучшего. Повздыхав, отец-ректор все же соглашается зачислить Пепе на пятигодичный курс обучения: кто знает, может быть, и из этого не очень крепкого мальчика выйдет верный служитель церкви… В журнал вносится запись: имя — Хосе, фамилия — Рисаль. Так впервые герой нашей книги становится по совету Пасиано Рисалем. «После печальной катастрофы 1872 года, — пишет позднее Рисаль, — Пасиано пришлось оставить университет, так как он считался либералом и монахи не любили его, потому что он жил у Бургоса. Чтобы обойти возможные препятствия, он посоветовал мне воспользоваться нашей второй фамилией — Рисаль. Так что я единственный Рисаль… Из-за этого мне казалось, что я незаконнорожденный!» При ориентации всей жизни филиппинцев на семейный коллектив незаконнорожденность воспринимается как величайшее несчастье, ибо одиночка, незаконнорожденный — пария, изгой, не имеющий ни защиты, ни права на нее. Поэтому Рисаль так остро переживает свою «единственность», она воспринимается им как ущербность.

Чутье не обмануло отца-ректора — довольно скоро мальчик показывает удивительные дарования. Выявлению их способствует сама постановка обучения. «Следует вам знать, — пишет Рисаль в «Воспоминаниях», — что в иезуитских коллегиях, чтобы поощрить учеников к соревнованию, класс делится на две империи, римскую и карфагенскую или греческую, постоянно соперничающие друг с другом, в которых высшие посты занимаются в зависимости от успехов… Меня поместили в самом конце — я едва знал испанский, но все же уже понимал его». В конце первой же четверти Рисаль провозглашается «императором».

Хотя царил дух соревнования, хотя учеников приучают самостоятельно мыслить, все же зубрежки тоже немало. Она, конечно, сковывает ум, втискивает познание в узкие рамки, но она же дисциплинирует ум, не дает мысли растекаться безбрежно. Некоторая схоластическая скованность ощущается в творениях Рисаля, но в то же время они выгодно отличаются от писаний многих его соотечественников (в том числе и современных) своей стройностью, аргументированностью: он никогда не забывает исходных посылок и четко проводит свою мысль, не теряя ее по дороге.

Не все и не всегда идет гладко в учебе. Иезуитов при всей их изворотливости не следует представлять как собрание необычайно проницательных и хитроумных людей. Попадались среди них и просто тупицы, и люди грубые, не скрывавшие своего презрения к «жалким индио». Один из них, отец Вилаклара, позволяет себе, как пишет Рисаль, «несколько гадких слов в мой адрес», а это при его чувствительности сразу же сказывается на учебе: «Я перестал стараться и занял лишь второе место».

Жизнь в Атенео течет размеренно: месса рано утром, уроки, перерыв на завтрак, опять уроки, обед, приготовление уроков, ужин, молитва, сон. У Пепе своя комната в общежитии, но туда разрешается входить только один раз днем после обеда и после молитвы — для сна. Остальное время ученики проводят в обществе друг друга и под неусыпным надзором наставников, от которых ничего не скроешь: они замечают любое проявление неудовольствия, самое незначительное отклонение от правил. И тут же «влезают в душу»: не оскорбляют, не ругают, уж тем более не секут, но подробно, не жалея времени, объясняют, как должен вести себя добрый католик, особенно будущий иезуит. На юные души это действует неотразимо, на Рисаля тоже, о чем свидетельствуют его записи: «Я горд сообщить тебе, читатель, что как человек, как ученик и как христианин я достойно закончил этот год».

Судя по записям и по позднейшим воспоминаниям, Рисаль считает время учебы у иезуитов самым счастливым временем своей жизни. Этому способствует и увлечение поэзией, которому Рисаль отдается беззаветно. Он уже написал стихотворение «Моим сверстникам». Оно было создано по всем правилам тагальского стихосложения. Теперь, учась в Атенео, он сознательно отказывается от канонов народно-поэтического творчества и пробует свои силы в поэзии на испанском языке, по строгим канонам сложной и непривычной для него испанской поэтики. Но образная система народной поэзии уже проникла в его душу, оказала влияние на его поэтическое «я», и устранить это влияние невозможно. Тем не менее Рисаль ставит перед собой именно такую задачу.