Хосе Рисаль

Рисаль не до конца понимает процесс складывания нации. Этот процесс, безусловно, является объективным, он обусловлен социально-экономическим развитием, переходом к капиталистическому способу производства. Когда этот объективный процесс достигает какого-то порога (видимо, неодинакового для разных наций), появляется субъективный фактор — национальное самосознание. Этот субъективный фактор не находится в ряду объективных признаков нации, он производен от них, но имеет определенную самостоятельность. Надо сказать, что термин «самосознание» несколько затушевывает подлинную картину: складывается впечатление, что нация «сознает», «познает» себя. На самом же деле она — как целое — познает мир и свое место в нем, входит в семью народов; подлинно национальное всегда тесно связано с интернациональным, и не случайно, что на Филиппинах (как и во многих других странах Востока) выразителем национального самосознания становится человек «мировой культуры» — Хосе Рисаль. Познавая мир, он познает Филиппины и их место в мире. Рисаль первым выражает подготовленное всем ходом исторического развития национальное единство всех жителей Филиппинского архипелага, и филиппинцы признают эту его заслугу. Он «отец филиппинской нации», «первый филиппинец» — такие определения закрепляются за ним в общественной мысли страны. Отчетливо осознавая свою миссию выразителя национального самосознания, Рисаль обретает уверенность в себе, изменяется и тон его произведений, он почти вещает: «Дорогие соотечественники! Отнюдь не пародируя священные слова Христа, я скажу вам их, потому что так я думаю и чувствую: где соберутся двое, трое филиппинцев во имя родины и ее блага, там и я среди них».

Но шаг вперед он делает фактически в одиночку, его почти никто не поддерживает, слишком многие недовольны им. Мы уже говорили о вере Рисаля в свой пророческий дар, проявившийся еще в одиннадцатилетнем возрасте. Разумеется, он не экстатический провозвестник будущего, подобный библейским пророкам, устами которых «говорил бог». Но такой непременный атрибут библейского пророчества, как обличение собственного народа «за грехи», есть и у Рисаля. Страстно борясь за национальное единство филиппинцев, он столь же страстно обличает их за недостаток этого самого единства, за склонность к раздорам по мелким поводам и особенно за тщеславие. «Больше всего, — пишет он, — меня огорчает то, что мои соотечественники… вступают в политические группировки вопреки убеждениям, ищут славы и денег, не боясь выглядеть смешными, не понимая, что такая слава — огонь горящей бумаги, от которой останется только копоть и пепел».

Обвинения нарастают: «Национальный вопрос только-только начинает заявлять о себе, до этого были лишь семейные и племенные чувства и почти не было ощущения страны, и самые идиотские меры не вызывали протеста общественного мнения, разве что когда задевали родственников. Что касается страны в целом, то каждый филиппинец думает так: пусть она сама улаживает свои дела, сама себя защищает, протестует, борется, а я и пальцем не пошевелю, это не для меня, с меня хватит своих забот, страстей и капризов… Они верят, что высказать сожаление, сложить руки и позволить вещам идти своим ходом — это все, что от них требуется». В своих осуждениях Рисаль доходит до утверждений, что «житель Филиппин — это всего лишь отдельная личность, а не представитель нации» и даже «где собрались два филиппинца, там никакое единство невозможно».

Подобным высказываниям Рисаля нет числа. В них, безусловно, подмечены какие-то объективные свойства национального характера филиппинцев, но все же их следует отнести на счет ригоризма Рисаля, за который он еще в 1882 году был прозван «папой», и на счет его нетерпимости ко всякого рода неорганизованности. Он сам всем своим творчеством доказывает, что национальное единство филиппинцев существует, и обнаруживается оно, в частности, в самом факте появления его работ (они были национальными в подлинном смысле этого слова) и в единодушном принятии филиппинцами его произведений.

По отношению к соотечественникам он выступает как пророк и обличитель. Но пророку трудно рассчитывать на обретение многочисленных приверженцев, его удел — мученичество. Другое дело — сами пророчества, им суждено войти в идейный арсенал будущих поколений, стать святыней. Святыней — но только после гибели — становится и жизнь пророка: она превращается в «житие» с многочисленными домыслами и дополнениями и в то же время — лакунами, если дело касается вещей обыденных. Поэтому так трудно писать биографию Рисаля: все, что свидетельствует о его привязанности к земному, предается забвению (сознательному и бессознательному). Но Рисаль отделен от нас всего одним столетием, поэтому его «земная жизнь» все же поддается исследованию.