Хождение к Студеному морю

– А нам улус говорит – такой закон. Не дашь – детей заберем.

Разговор прервал дружный лай собак. Послышались радостные крики и бряканье ботала. Алдункан с Корнеем вышли посмотреть, что происходит.

К стойбищу приближались, пощелкивая копытами, олени. Впереди стада небольшой караван. Это еще одна семья возвращалась с дальнего кочевья на зимовку. Глава семейства, облаченный в кухлянку, украшенную цветными вставками, восседал на крупном учуге[36] с достоинством коренного жителя Севера. За ним деловито вышагивал полненький, с ямочками на щеках и приплюснутым носиком мальчуган лет девяти. Своего оленя он вел за поводной ремень. Еще двое помладше сидели верхом. Четвертый, совсем маленький, в люльке, притянутой ремнями к оленю, словно боковой вьюк. Сам малыш в меховом мешке[37]. Этого оленя ведет мать.

Следом соединенные длинными сыромятными ремнями олени, навьюченные кожаными и брезентовыми сумами. В них весь хозяйственный скарб: постели, котлы, инструмент. В жестких берестяных коробах то, что может разбиться. На грузовых нартах жерди из стволов молодых лиственниц – остов чума, нюки[38]. И дом, и скарб все с собой!

Уклад жизни кочевников не меняется с незапамятных времен. Их быт – пример оптимального хозяйства. В нем только самое необходимое для жизни. При этом не скажешь, что они в чем-то стеснены.

С оленя глава семейства не слез, а сполз – мышцы застыли от мороза и долгой езды. Какое-то время он, кряхтя сгибал-разгибал спину, растирал колени. Размявшись, стянул меховые, на вязках, рукавицы и занялся оленями. Ослабив застывшими пальцами подпругу, снимал спаренные вьюки и, ласково похлопав оленя по заиндевелому заду, отправлял его к стаду.

Чум собирали сообща. Очистив от снега площадку, составили шесты пирамидой, перехватили их сверху арканом и, протянув его конец в наветренную сторону, привязали к стволу лиственницы: чтобы чум не опрокинуло при сильном ветре. Готовый остов обложили внахлест нюками – оленьими шкурами и туго перетянули несколькими рядами веревок. Малец старался не отставать от старших: распаковывал вместе с матерью и соседскими женщинами нюки и подносил их к каркасу. Корнею мальчуган напомнил его самого в детстве.

Через час коническое жилище было готово. Осталось развести огонь, прогреть нутро и установить меховой полог для сна. Этим занялись уже женщины, а мужчины собрались для общего чаепития и обмена новостями в чуме Алдункана – только в нем могли все разместиться.

Вновь прибывший жаловался:

– Геологи собак бросили. Они от голода много оленей давили. Олень собак не боится – близко подпускает.

– Стрелять надо было. Чего смотрел?

– Дел много, не успевал, – промычал тот с набитым ртом.

– Знаю твои дела. Главное, поесть, полежать.

– Хорошо, хорошо. Не ругайся.

Хозяйка уже несколько раз костяными щипчиками подправляла скрученные из мха фитили жирников, а люди все не расходились.

После очередной кружки чая Корней вышел опорожнить мочевой пузырь.

Пройдя мимо оленей, усердно рыхливших копытами снежный покров, он с облегчением выпустил парящую струю. Две шедшие за ним важенки тут же обежали его и стали, тыкаясь волосатыми носами, жадно хватать пожелтевшие комочки. Только тут Корней сообразил, чего ради те сопровождали его. Как же он мог забыть! Ведь в юности сам много раз в стойбище деда подманивал оленей комком снега, политым солоноватой мочой, чтобы запрячь их.

Корнею хотелось подольше подышать свежим, без тошнотворного табачного дыма, воздухом, но морозные иглы, впиваясь в лицо, заставили вернуться в тепло.

Опустошив очередной чайник, народ наконец стал разбредаться. Когда чум опустел, уставший Алдункан подсел к Корнею:

– Завтра моя очередь смотреть за стадом. Поможешь?

– С удовольствием.

Оленевод критически глянул на его суконную куртку:

– Замерзнешь! Ладно, одену.

Утром, пока подбирали Корнею меховую одежду, совсем рассвело. Пошел снег. Мохнатые снежинки кружили в воздухе, как бабочки: взлетали, опускались, гоняясь друг за дружкой.

Алдункан закинул на плечо берданку, подозвал свистом двух небольших остромордых лаек и, встав на окамусованные лыжи, зашагал, вспахивая рыхлый снег, в сторону белеющей мари. Рослому Корнею на голицах и в непривычной меховой одежде, чтобы не отстать, приходилось то и дело прибавлять шаг.

Олени копытили ягель не на мари, как предполагал Корней, а в ложбине, в двух километрах от стойбища.

– Алдункан, зачем так далеко пасете? Марь ведь ближе.

– Ты своя башка думай. Тут скоро снега много будет. Как олень будет ягель брать? На мари всегда ветер – снега мало. Тогда там пасти будем.

Тучи расползлись, и на небе воцарило солнце. Золотистые лучи щедро полились на землю, зажигая падающий с небес иней. От пощелкивания копыт оленей, неутомимо разгребавших снег, в ложбине стоял ровный гул.

– Хитрый немножко, – тихо засмеялся Алдункан, показывая на молодого оленя. – Сам не хочет копать. Ходит, ищет, где другие копали.

Быки паслись в стороне. Сбросив рога, они стали безоружны перед важенками. Те, пользуясь этим, подходили к упорно трудившемуся хору[39] и прогоняли его от только что разрытой лунки.