Хождение от Байкала до Амура

Наконец я сообразил: у меня на боку пистолет «Коровенец». С трудом вытащил, заслал в ствол патрон, вытянул руку и нажал гашетку. Слышал первый выстрел, нажал еще и потерял сознание. Пришел в себя: топот ног, голоса (один: «Не двигается», другой: «Стрелял — значит, жив»). Открываю глаза, передо мною Иван, глаза слезятся, сам улыбается. Пришли четверо рабочих и Иван. Из принесенных двух жердей и легкого спального мешка соорудили носилки и понесли меня. Спускались быстро. Ниже метров на 500 увидел свою лошадь и конюха. Дышать стало легче. Принял привезенные сердечные капли, отдохнул немного. Потом попросил посадить на седло, и отправились в путь.

Поздно ночью добрались до лагеря. Я лег на свою самодельную койку и заснул. Приступы не повторились. Пролежал день.

Вы спросите, что было дальше? Отвечу: работа. Рекогносцировочные полеты над Байкальским и Северо-Муйским хребтами, путешествие по Верхней Ангаре, поход на Северо-Муйский хребет и снова на Окунайский перевал, но уже с аэрофотоснимками в руках, по тропе оленьего каравана, посланного туда с продовольствием, снаряжением, и новое приключение на этом злополучном перевале…

Ну а сердце? Еще десять лет служило оно БАМу, много раз за последние 40 лет в трудной обстановке повторяло приступы, но пока с перебоями работает…»

Не могу не привести рассказ другого активного участника тех событий, Николая Николаевича Струве, работавшего на участке смыкания Западного БАМа с Восточным. Это рассказ о том, что бывает в горах:

«Покинув гостеприимный берег озера Большое Ле-приндо, много дней шел наш отряд, продвигаясь в глубь гор, к наивысшей точке всей трассы БАМа, на горном хребте Удокан. Это было в 1938 году, мне было тогда 36 лет, но я был старше всех сотрудников партии, и этот пеший поход с тридцатикилометровыми ежедневными переходами по чащобам и звериным тропам удавалось осилить, используя небольшую хитрость — каждое утро я выходил ранее всех, а вечером приходил последним на очередной привал, пропустив на ходу мимо себя молодежь.

Наш путь лежал по долине реки Ингамакит, притока реки Чара. В последний день перехода долина заметно сузилась, нас обступили горы, и к вечеру, в тот час, когда уже легли глубокие тени, мы увидели впереди неясные очертания каменной стены. Как нам ни хотелось осмотреть это препятствие, но, увы, человеческие силы имеют предел, и усталость взяла верх. Не разбив палаток и даже не поужинав, мы юркнули в свои спальные мешки и мгновенно уснули мертвым сном. Я не перестаю удивляться животворному действию сна на свежем воздухе — через несколько часов сна усталости как не бывало, полные бодрости, мы высыпались из мешков и осмотрелись. Перед нами открывалась величественная картина: каменная стена громадной высоты соединяла оба берега реки. Эта стена посередине была пробита узким коридором со стенками, отшлифованными до зеркального блеска. Место нашего ночлега лежало недалеко от устья ущелья; здесь река после выхода из теснины распласталась, теряя скорость, но находила еще достаточно силы, чтобы катить булыги с человеческую голову.

Положение было малоутешительное. Мы все, и я в частности, сделали вывод, что неразумно углубляться в это ущелье по колено в бурлящей воде, не зная, сколько понадобится времени, чтобы пройти его, если вообще это возможно. Нам было ясно, что любой сильный дождь, который мог возникнуть в этой горной стране весьма неожиданно, превращает этот сравнительно скромный поток в мощную лавину воды и камней, высота которой, судя по отшлифованной поверхности коридора, была не менее трех-четырех метров — мы были бы сметены в одно мгновенье.