Хождение по буквам

Раз уж мы заговорили о «Свинобурге», то под занавес следует сказать ещё кое-что. У тех читателей, кто привык упиваться не только стилем, но также следит за драматургией и композицией повествования, после знакомства с этим романом наверняка останется чувство некоторой бытийной незавершённости, чувство не до конца утолённого предвкушения. Дело в том, что мозаика текста, безупречно сложившись лишь на части отведённого ей изначально пространства, обнаруживает белые пятна (а как же Иностранный легион? как же тюрьма? как же мадам Борнь?), которые читатель не в состоянии заполнить сам, без помощи автора, поскольку там может произойти всё что угодно, – каждая страница «Свинобурга» подтверждает это.

Тем же самым недугом, хотя, пожалуй, и в меньшей степени, страдают «Синдром Фрица» и «Спящая красавица», просто в «Свинобурге» он более очевиден. Возможно, это приём, который ещё ждёт своего осмысления. Хуже, если это позиция автора, излагающего миру очередную последнюю правду, для которой композиция – вещь несущественная, потому что заведомо искусственная. Хочется всё же услышать историю, рассказанную так, что ради неё не жалко было бы пожертвовать приятельской пирушкой. А ради пресловутой последней правды не каждый теперь пожертвует даже чашкой чая.

Впрочем, названное обстоятельство – лакуны, белые пятна – в результате может сыграть Дмитрию Бортникову на руку, так как проглотивший наживку и крепко севший на крючок читатель непременно решит найти конец истории в его, Бортникова, следующей книге. Но он его там не найдёт – трансцендентная цель «сказать все слова до конца» заведомо недостижима. Но если не иметь перед собой этой цели, вообще нельзя сказать ничего путного.

Р. S. Теперь Дмитрий Бортников говорит свои слова по-французски, и в перспективе русский читатель будет знакомиться с его новыми вещами по переводам. И бить фамилию автора в последнее «о».

Наль Подольский: снимайте шкуру

Молва шагала впереди него. Ещё в глаза не видя этого человека, я уже знал о его существовании. О нём рассказывали старшие товарищи – Звягин, Коровин, Стратановский, – и из их рассказов вырастал образ воистину мифологический. Чего стоит хотя бы вот такое свидетельство Сергея Коровина: