Хождение по Млечному пути

Спускаться вниз ничуть не легче, чем подниматься в гору. Быстро темнеет. Вечерний сумрак сгущается на глазах, сливаясь с мрачной тенью леса. Зловещие призраки прошлого прячутся за стволами вековых дубов, тают в сырых расселинах, неприкаянно блуждают по острым скалам. Кажется, физической усталости нет предела… Проходят бесконечно долгие часы, прежде чем в окружающих приметах я узнаю признаки близкого селения: крестьянка с хворостиной, бредущая вслед за коровой, люди без рюкзаков, собака в ошейнике. Ноздри улавливают щекочущий запах дыма, а значит близкого ночлега. Последний рывок, влажный лесной тоннель со скользкими корнями, полуразрушенный каменный мост, и передо мной будто из-под земли вырастают стены древнего монастыря. Здесь, начиная с XII века, обретают приют паломники, осеняемые защитой «Нашей Сеньоры Ронсевальской», на французский манер – «Нотр-Дам де Ронсесвальес». Церковь ее имени недалеко от альберга. Прохожу внутрь в надежде, что для меня осталось местечко: явилась я одной из самых последних. О, счастье, да!

На лестнице встречаю свежую жизнерадостную Агнету, которая уже несколько часов как здесь – успела принять душ, вздремнуть и даже пройтись по улицам деревни. Она сочувственно глядит на мои ноги, потом приносит чудо-мазь, способную по ее заверениям к утру превратить меня в резвую горную козочку. Я делаю вид, что верю, но получается с трудом. Улиткой добредаю до своей кровати, скидываю с плеч каменную глыбу, выпрастываю из кроссовок измочаленные ноги, придирчиво их осматриваю. Левая нога: три мозоля на пяти пальцах, пятка стерта до крови. Правая: сизый вспухший до неприличия голеностопный сустав и мизинец, превратившийся в сплошной волдырь. Иду в душ и долго стою под теплой струей воды. Плечи пощипывает от мыла, на них две свежие ссадины от лямок рюкзака. Правая ладонь, ободранная корявым посохом, саднит. Только сейчас вспоминаю, что с утра кроме одного банана ничего не ела. Желудок тут же отзывается на воспоминание о еде нежным, но настойчивым мурлыканьем. Я быстро вытираюсь, переодеваюсь, мажу ноги мазью Агнеты и вместе с другими голодными пилигримами иду в трапезную, где нас ждет простой, но сытный ужин. Сытный и чрезвычайно короткий – через полчаса я уже в кровати. Лежу, глядя в потолок, на старые дубовые балки, которые, наверное, помнят тысячи уставших паломников, блаженно растянувшихся под ними, благодарящих небеса за хлеб и кров.

…Удивительное состояние. Ни следа от недавней боли, ни тени мысли в голове, «ни слов, ни музыки, ни сил»… Кажется, душа моя на время покинула свою телесную оболочку, предоставив ей право самой справляться с непривычными физическими ощущениями. Предельная усталость поглотила все лишнее, ненужное. Померкли некогда важные проблемы и суетливые заботы, никчемные переживания и мелкие обиды. Обнулилась оперативная память, безжалостно вытряхнув в корзину цифры, номера телефонов, строчки документов и списки неотложных дел. Отпустили обязательства, умолкли угрызения совести, рассеялись сомнения и исчезли тревоги. Стало все равно, кто ты, откуда, как тебя зовут… И даже цель, следуя которой, пустилась я в этот отчаянный поход, в эту безрассудную авантюру, ускользает от понимания. А, может быть, ее никогда и не было, этой цели?.. Может быть, и не было… Никогда… Может быть…

Песнь о Роланде

Просыпаюсь я от мелкой вагонной тряски, кто-то крепко сжимает мое плечо. Открываю глаза и вижу Агнету. Ее взгляд встревожен, губы беззвучно шевелятся: она что-то говорит, но я ничего не слышу. Мне требуется минутное усилие, чтобы сообразить, что в ушах у меня беруши. Когда я их, наконец, вытаскиваю, то слух вновь возвращается ко мне – слава Богу, я не оглохла!

– Элена, пора вставать! Уже все ушли. Мы – последние! – в голосе слышится крайняя озабоченность человека, привыкшего жить по расписанию.

– Который час?

– Половина восьмого! – Агнета произносит это так, как будто на дворе уже, по меньшей мере, полдень. – Давай, поднимайся, я иду варить кофе.

– Встаю, – отзываюсь я, окончательно осваиваясь в реальности.