Хождение в Кадис

С площади он не спеша прошел по Аделантадо, заново восхищаясь красотой этой улицы, задержался у святого угла, обложенного черными мраморными плитами с высеченным на них изображением ангела, и, памятуя наказ падре Бартоломео, произнес Pater noster. Он делал это в течение многих лет, все свое детство, не задумываясь, по привычке, но сегодня каждое слово заново приобрело вкус, смысл и значение.

Воображение и память, соединившись вместе, завладели его умом. Он вспомнил, как в детстве, разглядывая портреты предков в столовой, представлял себя всадником в помятых латах, после выигранной битвы возвращающимся в родительское гнездо. Усталый скакун неспешной трусцой приближается к обрыву, звонко поет труба за крепостной стеной, со скрипом начинают вращаться невидимые барабаны, и цепи, удерживающие мост, стуча, выползают из бойниц. Тяжелые, обитые медью створки раскрываются, и навстречу всаднику выходит сам Альфонсо Великолепный. Они встречаются на середине моста. Сантьяго, кривясь от боли – хоть вражеские мечи не смогли прорубить латы, но их удары оставили под ними весьма ощутимые синяки, – спешивается, припадает на одно колено и приветствует главу рода. Тот, словно пушинку, поднимает его на ноги, заключает в объятия и, прижимая свои помятые латы к его помятым латам, негромко говорит: «Молодец, мой мальчик, я тобой горжусь».

И вот он возвращается из похода, после настоящей битвы, настоящего шторма, настоящей любви. Почему же он не рад, отчего в его сердце нет ликования от хорошо сделанного дела? Все просто, да, увы, все просто: к величайшему огорчению, мир оказался совсем не таким, каким он его себе представлял.

Пальцы привычно обвили кольцо на двери, свисающее из львиной пасти. Сантьяго подмигнул бронзовому льву, как старому доброму знакомому, и громко постучал. Створка медленно отворилась, Хуан-Антонио увидел молодого гранда, внезапно отбросил субординацию и со слезами заключил его в свои объятия.

– Сантьяго, Сантьяго, – зашептал он, гладя его по спине. – Жив, вернулся, Сантьяго!

Сантьяго погладил его в ответ и осторожно высвободился.

– Все в порядке, видишь, я цел и невредим. Но почему ты плачешь, что случилось?

– Патрульное судно обнаружило каравеллу, на которой ты уплыл. Разбитую и разграбленную, без единого человека. Падре Кабальюко уже отслужил мессу за упокой погибших, и за тебя тоже, Сантик.

– Поспешил падре! – воскликнул Сантьяго. – А где донья Тереза?

– В своих покоях, сеньор гранд, – Хуан-Антонио пришел в себя и вернулся к привычному для него тону. – Поспешите, то-то госпожа обрадуется!

Перепрыгивая через ступеньки, Сантьяго взбежал по лестнице на второй этаж и устремился в правое крыло особняка, где располагалась спальня матери. Та уже стояла на пороге, как видно, услышав громыхание бронзового кольца. В доме стояла тишина, и каждый громкий звук доносился до слуха всех его обитателей.

– Сантьяго! – закричала она, падая ему на грудь. – Слава Богу, отец был прав! Ты живой, живой!

В ее просторной спальне царил полумрак. Ставни на окнах были всегда прикрыты, мать не выносила яркого света. Она редко позволяла детям входить в свои покои, разговоры между нею и братьями происходили в столовой, гостиной или в их комнатах.

Сколько Сантьяго себя помнил, в спальне матери ничего не менялось. Строгую мебель из темного дерева ни разу не передвигали, предметы домашнего обихода лежали на серванте, столиках и тумбах в суровом порядке, точно занимая раз и навсегда определенные для них места. На незыблемости размеренного существования матери держался мир Сантьяго, и сейчас, снова прикоснувшись к нему, он вздохнул с облегчением – хоть что-то осталось попрежнему!

– Отец не верил, будто ты погиб! – Он впервые видел ее плачущей. Благородной сеньоре не подобало выказывать свои чувства, поэтому мать всегда говорила ровным тоном, удерживая на лице выражение чуть отстраненной заинтересованности.

– Он повторял, что ты обязательно вернешься, и был прав. А я… – лицо матери сморщилось, и Сантьяго увидел, как возле уголков глаз и над верхней губой прорезались морщинки. – Я не верила ему, прости меня, Сантик, прости.

Она снова уткнулась лицом ему в грудь и забилась в рыданиях.

– Мама, ну что ты, мама, – пытался успокоить ее Сантьяго, – все уже позади, я вернулся, живой и здоровый. Отец, как обычно, прав, успокойся, мама.

Она отодвинулась, вытащила из рукава темно-синего, шитого серебром платья белый платочек, отерла слезы. Однако гримаса горя не исчезла с ее лица. И пока Сантьяго пытался сообразить, почему мать не может успокоиться, та огорошила его неожиданным известием.

– Ферди пропал. Уже два дня. Возвращался из школы вместе с Хуаном, зашел в лавку купить пастилы и пропал.

– А что отец говорит?

– Отец был у префекта, тот разослал альгвазилов, те перевернули весь Кадис. Ничего! Ничего! Ничего! – Её голова затряслась от рыданий.

– Мама, Кадис перевернуть за два дня невозможно. И в усердие альгвазилов я не верю. Тут нужны деньги и настойчивость. Я поговорю с отцом и сам возьмусь за поиски.