Хождение за светом

«Вот как я 22 года ходатайствовал перед правительством о благополучии всего мира, среди забот и попечениев житейских тихим почерком 3500 листов списал без корыстной цели, ради благополучия всего мира». — Вчера уже в сумерках он высек эту фразу и никак не мог продолжить. Поначалу хотел из письма Толстого взять мысль, но места на плите оставалось мало.

«Надо было раньше взяться да и высечь все на камне. Эх, обернуть бы время назад, хоть на пару годов, отвез бы я тогда все эти плиты в Красноярск да расставил по главной улице. Сколько людей там проходит, глядишь, один-другой остановится, а третий еще и завтра придет, и послезавтра. Ведь тот, кто проникнется, десятерых убедит. Вот и работало бы мое сочинение, не умирало. А здесь что, голая степь, раз в неделю новый человек проедет. Ах ты, беда какая! Да как же я раньше не надумал?..»

Добравшись до могилы, Тимофей не стал разводить костра, а сразу принялся за работу. Не хотелось терять и минуты, зубило со вчерашнего было подточено, а мысли в пути как-то незаметно, словно сами собой, собрались и обострились.

«Вот так сбудется реченное», — быстрыми резкими ударами выбил он и, почти не останавливаясь, продолжил: «Да снийдите во гроб, как пшеница созрела, вовремя пожатая. Прощайте, читатель, я к вам не приду, а вы ко мне все придете».

Вот и все.

Дотемна просидел Тимофей у плит, не мечтал ни о чем, не думал, а смотрел в сумрачную даль. Жаль было уходить.

Вот и звезда моргнула. Хотелось заночевать здесь. Скоро засияет небо, и тогда вдруг да придет мысль, которую упустил.

Но с запада опять надвигались тучи, потянуло холодом. Не остудиться бы, еще немного пожить надо, душой изготовиться. Тимофей собрал в пестерь инструмент, потрогал на прощанье камни и зашагал домой, не присматриваясь и не выбирая пути, напрямик.

Шли теперь дни один тише другого. Тимофей старался ни с кем не встречаться и не разговаривать. Все, что мог, он уже сделал. Теперь пусть время работает. Марии он разъяснил и слово с нее крепкое взял: если смерть вдруг заберет его, чтобы один список сочинения во гроб положила, а второй — в стол, рядом с могилкой.

— Куда ты торопишься? — обижалась Мария. — Меня господь раньше приберет.

— Не тороплюсь я, а жду.

Сразу после покрова Тимофей занемог и целую неделю почти не вставал. Он не разрешил Марии съездить к доктору и, наверное, уже и дождался бы исхода, но вдруг пришла посылка от Винария. Получать ее он не пошел, но когда Мария принесла и положила перед Тимофеем содержимое, то, забыв о недуге и покое, на которые он так настраивался, встал и чуть не целый час разглядывал небольшой бюстик темного стекла. «Ну конечно, это он…»

Винарий писал, что сразу по приезде он пошел в лавку выбрать портрет Толстого, но случайно увидел эту малую скульптурку, не раздумывая купил и вот высылает. Сообщал он также, что его обещали познакомить с писателем Златовратским. «Человек он хороший, по рассказам, и интересуется судьбой твоей». Но самое главное — Винарий подружился с другом Толстого, доктором Маковицким, который перевел сочинение Тимофея и уже напечатал на словацком языке. «Две книжки Душан Петрович отправил тебе неделю назад. Ты их уже, наверное, получил».

«Что ж это? — Тимофей размахнулся и, если бы не бюстик Толстого, так бы и хватанул кулаком по столу. — Опять украли… Полезное и свету не может увидеть. И что за цензуру такую Россия себе придумала, какой в мире больше нигде нет?.. Но силу моей рукописи вам не уничтожить. Скорей она вас из книги живых изгладит и в книгу смерти запишет. И не помогут ни знатность, ни красноречие, ни хитрость, ни золото. Ничто не помилует перед людьми».

Чем больше смотрел Тимофей на бюстик Толстого, тем глубже понимал, насколько близок ему этот человек, решительный в своих помыслах и непримиримый. В памяти встали вдруг дни, когда он спешил к писателю. Всю тайгу прошел и так глупо попался в городе. «Теперь такого бы не случилось… — Тимофей встал, примерил бродни. — Не те уж ноги, куда они донесут?»

Письмо внука словно сил прибавило Бондареву, хотя хворь и не покидала тело. Он вставал похлопотать по хозяйству, а мыслями все чаще уносился туда, за Уральские горы, к великому единомышленнику.

К концу года мечты Тимофея окрепли, и он опять твердо решил совершить путешествие.

1898 год

Мария быстро догадалась, для чего Тимофей стал сухари припрятывать. А то к Савраске иной раз подойдет, гладит его по холке, сам шепчет что-то на ухо, шепчет и далеко куда-то взглядом улетает; а то с бюстиком этим стеклянным сядет и смотрит на него, как на ладанку.

«Никак опять замыслил бежать, — вздыхала она, но о догадках молчала. — Куда ему сейчас, хворому. Но пусть хоть потешит себя».

Тимофей и сам понимал: на такую дорогу у него уже не хватит сил, но, привыкнув идти к задуманному, мечты не оставлял. А вдруг да весна вместе с землей и его отогреет. Тогда, не тратя времени на сборы, можно и отправляться.

Сразу после масленицы одно за другим пришли два письма.