Хождение за три моря

На похороны приехал её брат великий князь тверской Михаил Борисович с воеводой Захаром Бороздиным. Архиепископ Геннадий прибыть не смог, заболел. Несмотря на цветущий вид, прихварывал владыка часто. Семён Ряполовский подозревал в том расчёт.

Похоронили царицу в Воскресенском женском монастыре, основанном ещё преподобной Ефросиньей, женой Дмитрия Донского, здесь же упокоенной. С того времени и повелось хоронить великих княжон в склепах Воскресенского монастыря. Два дня над Москвой стоял колокольный звон. Отпели покойницу, снесли в подвал, уложили в каменный гроб, закрыли крышкой. Плакал Михаил. Тёр глаза хмурый Иван, держа за руку малолетнего сына Ванятку. Справили поминки. Вечером того же дня Иван встретился с воеводой Бороздиным. О чём они говорили — осталось неизвестным: в сенях стоял рында Добрыня и никого не пускал. Князь Ряполовский и Степан Дмитрия Квашнин находились неподалёку, ожидая на всякий случай вызова к государю. Но его не последовало. Они лишь слышали, как воевода Захар Бороздин, выйдя в сени и прощаясь с Иваном, прогудел:

— Всё исполним, государь.

Утром к Ивану явился Михаил Борисович, молодой, статный, стройный воин. Великие князья уединились.

Смерть — дело житейское, тем более давно ожидаемая. Потому, сколько бы ни владела сердцами мужчин скорбь, заботы — прежде всего. Да и не так уж они часто виделись, а Михаилу не хотелось задерживаться в Москве. Иван и Михаил были сдержанны в проявляемых чувствах, но не угрюмы. Русый большеглазый шурин опять говорил, что нужно брат за брата стоять, друг друга крепко держаться. Но тут же добавил, что следует подтвердить договор между ними, заключённый четыре года назад, устанавливающий полное равенство великих княжеств — Московского и Тверского. Это была старая песня, в ту же дуду дудели его отец и дед. Ну, и кого же они увлекли своими призывами? Иван отвечал уклончиво, обещаний не давал. Это рассердило Михаила.

— Зять любит взять! — укорил он с запальчивой прямотой. — Забыл, как мой батюшка посылал Захара Бороздина с ратью отстоять престол московский от твоего двоюродного дяди Юрия Шемяки? Благодарности нет в тебе, Иване! Не сидеть бы тебе на московском княжении, не величаться ныне государем, ежли бы не Тверь! А ты хочешь её под свою руку прибрать. Смотри, как бы не подавиться!

Вскипел и Иван, зло сказал:

— Укорство мне твоё до одного места, прости, Господи, мою душу грешную! Как ты мыслишь «брат за брата стоять», коль разъединение сам чинишь? Руси приспело время быть под единой рукой. Тогда только от татар освободимся...

— Но почему нам не собраться в единый кулак? — в отчаянии крикнул Михаил. — Что тому мешает?

— А то мешает, что мы разные. Чел «Слово о полку Игореве»? Три века с той поры минуло, как призывал сочинитель к объединению! Внял кто из киевских князей? Как ходили всяк со своей ратью в походы, так и до сё ходят. Оттого Русь Киевская угасла. Сам того не ведая, Михаил, ты погибели нынешней Руси желаешь.

— А вспомни битву великую на Калке. Там князья киевские разве не сообща действовали?

— И что с того получилось? Триста князей тогда монголы досками задавили! Вдумайся, князь, — триста! Так был ли то единый кулак? Сообща — это ещё не сплочённо. Сплочённость появится, ежли войско едино. А для этого Руси самодержавие требуется! Иного пути не было и не будет! Баско глаголешь, князь, а не ведаешь, что многими головами думать хорошо, но управлять надобно одной головой! Господь указал: этой головой быть Москве!

— Одна голова — самодурство. Так мыслю.

— Самодурство не от ума, а от глупства. Тут ты прав. Но самодуру укорот немалый есть: митрополит увещует, дума боярская опричь выступит, недовольство народное образумит. Не от великого глузда сие ты рёк. Повторю я тебе: обороти свой взор назад, много ли брат за брата стоял, друг за друга держался? А распрей сколько было? Вот и сравни.

— Добро, — угрюмо молвил Михаил, вставая со скамьи, — пусть сие рассудит вседержитель наш! — Он перекрестился на образа.

Иван тоже поднялся и перекрестился.

— Не явишься, Михайло, под мою руку, — силой заставлю. Поперёк судьбы не становись — поломает.

Обиделись князья друг на друга и разошлись. Каждый своей дорогой. Камо грядеши?

Как и предупреждал Холмский, рыцарь фон Поппель просил руки одной из дочерей Ивана для малолетнего племянника государя германского Фридриха.

Фон Поппель, ражий мужчина с бычьей шеей и рачьими глазами, в широком плаще, длинноносых туфлях с серебряными пряжками, долго кланялся, мел перед собой шляпой с перьями, на что Степан Квашнин заметил:

— Ну чисто кочет.

Наконец рыцарь гордо выпрямился, громогласно объявил толмачу то, о чём Ивана уведомлял ещё Холмский.

— Фридрих, император знатный среди прочих государей, первым объявит кесарям всех известных ему стран, что отныне князь московский величается королём и равен другим государям! — перевёл толмач последние слова рыцаря.