Я вообще люблю итальянские предутренние часы, когда воздух будто замирает и дрожит в предвкушении солнца. Какое оно сегодня будет: испепеляюще-жаркое, нежное или подёрнутое вуалью туч? Самые смелые из птиц начинают пробовать голоса, невидимо, но звонко. В эти короткие мгновения улавливаешь запахи, которых лишён надвигающийся день, настолько они тонкие и пугливые, запахи не то из детства, не то из позабытых снов. Подобное затишье наступает потом лишь во время послеобеденной сиесты, но тогда это безлюдье и безвременье не радостное, а скорее гнетущее, отданное во власть горячего светила.
Меня могут спросить, почему я не сбежал той же ночью после того, что услышал от Татьяны (или как её там звали на самом деле). Не поверил? Нет, поверил. Собственно, примерно от такого я и примчался её спасать. Правда, ситуация с пленением невинной русской балерины рисовалась мне несколько эротичнее, но реальность от этого не становилась менее опасной. Только как бежать? По привычке угнать со стоянки перед клубом машину – легче лёгкого. Вот только перелетать через ворота и ограды я не научился, так что охрана меня бы в два счёта схапала, и тогда я предстал бы пред не очень светлые очи синьора Теста уже в совершенно другом свете. Одно дело что-то знать и совсем другое – с этими знаниями пытаться скрыться. Мягко говоря, подозрительно. Тем более что разговор с моей бывшей любовью заставил меня посмотреть по-иному не только на неё, но и на её пленителя, иначе говоря, на моего будущего работодателя. Он, оказывается, никого не мучил, не убивал, не держал в подземелье в цепях и не кормил дохлыми крысами, а весьма гостеприимно устраивал дорогущую вечеринку для вполне уважаемых – во всяком случае, средствами массовой дезинформации – персон, был резок, но в целом приветлив со мной и предлагал нечто, что наверняка перевесит все зарплаты, которые я смогу заработать в своей нынешней конторе в ближайшие лет десять. Почему именно десять, я не знал. Просто именно эта цифра крутилась у меня то ли в засыпающем, то ли в только что проснувшемся мозгу, когда из дверей в длинном банном халате размашисто вышел босой синьор Теста, заметил меня, скривил недовольную физиономию и подошёл. Я неуверенно поднялся со стула.
– Одну вещь ты делать точно не умеешь – пить. Выхода два: либо учиться, либо не начинать. Рекомендую второй. Если, конечно, хочешь и дальше производить на меня впечатление.
Он достал из кармана трубку, сунул в рот, раскурил, выпустил облако пахучего дыма. Мне приходилось слышать, что мастера набивания трубок делали это так, что могли, начав курить трубку утром, затем пользоваться ею весь день, ни разу не прибегая к помощи спичек (зажигалками настоящие курители трубок вообще брезгуют). Табак при этом не только не высыпался, но и продолжал медленно тлеть, не причиняя вреда ни одежде, ни её обладателю.
Впоследствии я не смог, сколько ни пытался, прийти к постижению того, почему он так поступил. Я имею в виду, почему сам спустился поговорить, а не послал за мной кого-нибудь из прислуги, чтобы сохранить дистанцию. Видимо, в то утро ему надоело показывать, кто в доме хозяин. Или же я нечаянно напомнил ему его самого в молодости. Других объяснений у меня нет.
– Во-вторых, ты занял мой любимый стул. Удобный, согласен? Ладно, прощаю. Садись. – Он сел первым, положив ногу на ногу. Ступни изящные, но волосатые. – Документы при себе?
– Конечно. – С тех пор, как получил долгожданные права, я с ними не расстаюсь. За рулём без документов – это ностальгия по воровской юности. – Куда надо ехать?