Хозяева плоской Земли

Глядя на него, как в одну точку, я пытался понять, что же теперь мне делать. Проследовать за ним, задержать и вызвать на откровенный разговор, чтобы он всё рассказал? Будет сопротивляться – надавить? Только что это мне даст? Он мог оказаться простым исполнителем, какими, в сущности, были мы все, получающие зарплату и так или иначе дорожащие своим местом. Что я мог ему предъявить? А если он что-то даже знает, с какой стати ему передо мной откровенничать? Конверт-то адресован не ему. Едва ли он стал бы проворачивать какое-то нехорошее дельце, надевая опознавательные знаки своего работодателя. Ну, разобью я ему губу, ну выложит он мне подробности задуманной операции, дальше что? Что я буду делать с этой информацией? Не в полицию же обращусь. Полиция во всём мире варится в той же каше и контролируется теми же силами, что и так называемая мафия, только контролируется не так плотно, а потому у них чаще случаются проколы. Дел с ней лучше не иметь, я твёрдо понял это ещё до армии. Остаётся что?

Парень меня ждать совершенно не собирался. Я вскочил, чтобы проследить за ним, но был остановлен окриком маленькой официантки, забывшей взять с меня за колу, я отвлёкся, сунул ей в ладошку какую-то мелочь, а когда добрался до лестницы, его и след простыл.

Ирония судьбы распорядилась со мной по-своему. Я сунул конверт под мышку и вернулся задворками в гостиницу. Проходя мимо двери номера Дона Витторио, услышал доносившуюся изнутри музыку и женские голоса. Старый ловелас никуда не пропал и наутро, за завтраком даже не подозревал, что заставил меня ночью проделать.

Мы сидели в прохладном ресторане гостинцы. Я вынул из-под задницы и положил рядом с его тарелкой злосчастный конверт. Дон Витторио удивлённо перевёл взгляд с конверта на меня, отложил нож, которым резал ветчину, взял конверт, покрутил, убедился в том, что он заклеен, положил на место и вернулся к ветчине.

– Ты знаешь, что в нём?

– Догадываюсь.

И я на одном дыхании откровенно поведал ему обо всех событиях вчерашнего вечера, умолчав лишь о том, на кого была похожа привлекшая моё внимание женщина. Дон Витторио слушал, не перебивая. Ветчина остывала. Дослушав до конца, вытер нож салфеткой и вскрыл конверт. Пробежал глазами первый лист, почесал нос, бегло заглянул в остальные, аккуратно сложил и убрал обратно. Ковырнул ветчину вилкой, но есть уже не стал.

– Так знаешь или догадываешься?

– Догадываюсь.

– Молодец.

И я действительно оказался молодцом. Обычно в подобных ситуациях, особенно если таковые имеют место в фильмах или приключенческих романах, герой стремится узнать правду, в одиночку начинает выслеживать и разнюхивать, вступает в неравную борьбу с бандитами, а в конце либо торжественно стоит на горе трупов, либо гибнет смертью храбрых. Я им не верил. Жизнь – не фильм и не книга, у неё свои сценарии. То, как я в итоге поступил, было продиктовано несколькими часами ночной безсонницы и борьбой с самим собой, потому что ну кому же не хочется стать героем. Думаю, что если бы у меня не было печального опыта вызволения настоящей Татьяны из милого её сердцу плена, кто знает, быть может, ирландец, живущий во мне, на что-нибудь безрассудное в итоге отважился. Верх взял осторожный итальянец, который задал один простой вопрос: тебе это надо? И когда ничто во мне не откликнулось положительно, я просто сунул конверт под майку и отправился завтракать.

По возвращении домой о моём поступке стало, разумеется, известно синьору Теста. Он пригласил меня к себе в кабинет, смотрел не так, как обычно, говорил всякие ничего не значащие вещи, спросил, когда у меня день рождения, сказал, что хочет мне сделать подарок заранее, вручил автомобильные ключи с брелком, добавил, что предоставляет мне оплачиваемый отпуск на месяц, сослался на занятость и вежливо отослал. Заинтригованный, я спустился на парковку, потыкал брелком воздух вокруг и когда увидел, какая из машин весело отозвалась, не поверил своим глазам: передо мной стоял умопомрачительный спортивный Бугатти ЭБ110, названный так в честь 110-летней годовщины Этторе Бугатти и представление которого публике из Версаля я с замирающем сердцем видел по телевизору 15-го сентября того года. Если вы вдруг не знаете, что в начале 1990-х означал этот спортивный феномен, то скажу лишь, что он на порядок превосходил тогдашних Феррари, Ламборгини и Порше. Итальянский дизайн, французская сборка, пять клапанов на цилиндр и четыре турбокомпрессора, позволяющие выжимать сотню за 3,46 секунды и показывать максимум на отметке 342 км/ч.

Я чуть не расплакался. Я растерялся. Я не знал, что делать, что думать, что говорить, куда бежать, кого благодарить.