Хозяева плоской Земли

Остальные встретили его скоропалительное заявление смехом, поскольку в своих взглядах он оказался одинок.

– Как вам можно что-то доказать или даже просто объяснить, – заметила Эрна, – если вы отказываетесь видеть очевидное?

Роналд ещё раз на всякий случай глянул вдаль, но только пожал плечами. Его с детства учили, что горизонт должен идти дугой, вот он эту дугу и видел там, где её отродясь не было.

– Кстати, я слышал, – подлил масла в огонь Бертольд, – что если глазами ты видишь, как на море корабль скрылся из виду, не спеши считать, будто он нырнул за горизонт. Лучше возьми бинокль – и ты снова увидишь его.

– Так это обычная вещь, – оживился отец Трине. – У нас дедушка моряк, весь север исплавал. По его рассказам видеть в хорошую ночь маяк, который от тебя не в десяти, а в двухстах километрах – дело обычное.

– Он как-то это объяснял? – поинтересовался я.

– Нет, просто констатировал как факт, когда говорил о важности маяков. Я сейчас просто вспомнил, потому что, если он не обманывал, а он был человеком чести и строгих принципов, то такие наблюдения, действительно, опровергают физику шара.

– Почему? – поджал губы Роналд.

– Ну, вообще-то кривизна земли предполагает, что удаляющийся объект исчезает за горизонтом, причём по весьма точной формуле. В вашем случае это, если не ошибаюсь, восемь дюймов в квадрате на каждую милю. Если в вас, скажем, шесть футов роста, и вы просто стоите на земле, то ваш горизонт от вас в трёх милях. Всё, что дальше, должно этим горизонтом скрываться. То есть, если до предмета, до того же маяка, допустим, десять миль, то горизонт помешает вам увидеть… – Он прикинул в уме: – … порядка семи футов снизу. При этом, если до маяка не десять, а двадцать миль, то этих невидимых футов наберётся уже… дайте подумать… где-то сто девяносто. Вы понимаете, о чём я?

– Стараюсь.

– Иными словами, чтобы вы, стоя на берегу, увидели ночью свет от маяка, который, как вы знаете, от вас в двухстах километрах, высота этого маяка должна быть больше трёх километров. Как эта гора. Но таких маяков, как вы понимаете, не стоят. А дед их видел.

– Он на берегу стоял или на палубе? – попытался защищаться Роналд.

– А не имеет значения. Если бы он стоял пусть даже на высоте десяти метров над уровнем моря, его горизонт отодвинулся бы до порядка десяти километров, но при этом всё равно этот горизонт на расстоянии двухсот километров скрывал бы объекты высотой… где-то две целых семь десятых километра.

– У меня папа крутой математик, – гордо ответила на наш немой вопрос Трине.

С этим заявлением не мог бы поспорить даже Роналд.

– То есть, уважаемый Кристен, – сказал он, – вы поддерживаете Тимоти, когда он говорит, что земля – плоская?

– До приезда сюда я об этом, признаться, не думал, но по-моему и Тимоти этого не утверждает. Он просто задаётся вопросами, на которые у меня, привыкшего к точности, ответов пока нет.

Я не стал вмешиваться, поскольку вопрос, на который Кристен так блестяще ответил, он задал себе сам, вспомнив деда – то ли Трине, то ли своего. Мне же было удивительно слышать и понимать, что негодует по поводу земной плоскости один только англичанин. Честно говоря, я вообще не ожидал никакой поддержки. Когда я потом поделился своими наблюдениями на этот счёт с Конрадом, тот ответил:

– Ты правильно подбираешь места для обсуждения. Одно дело, рассуждать о горизонте сидя в комнате, и совсем другое – на горе, где горизонт повсюду. Конечно, слепых товарищей вроде Роналда будь здоров, но их масса уже не так критична, как раньше. Что-то такое происходит в человеческих умах за последнее время, отчего люди начинают если не думать, то, во всяком случае, задумываться.

Поделился я с Конрадом и ещё одним наблюдением, которое сделал, находясь в то утро на горе. Поразило оно не только меня, но и всех, кто стал его невольным свидетелем. Мы уже погасили костёр и намеревались отправляться в обратный путь, когда глазастая Трине вскинула руку к небу и крикнула:

– Смотрите, кто летит!

Мы посмотрели в том направлении, куда указывали её озябшие пальцы, и увидели в нескольких километрах от себя чинно парящий в воздухе огромный шар, правда, вытянутый в форму толстой сардельки.

– Это дирижабль, – одновременно уточнили Бертольд, Антонио и Леннарт.