Хозяйка

К этому времени из аппаратной появляется одичавший от одиночества Генка Пухов. Радиотехников в колхозе два, но второго председатель послал возить зерно, и Генка с раннего утра до полночи сидит один в аппаратной, куда «посторонним вход воспрещается». Сюда же, на скамеечку возле дома, пришел и приезжий инженер. Они курят, негромко беседуют и смотрят — перед ними в лунном свете лежит колхозный стадион с беговыми дорожками, турником и футбольными воротами, за ним сгрудились маленькие строения старых складов, а дальше белеет шиферная крыша фермы. Налево, в темном доме правления, светятся четыре окна председательского кабинета. А луна, большая и светлая на потемневшем небе, как будто запуталась в ветвях ивы, что растет у конторы.

Валентин подсаживается на скамейку.

— Да, — говорит он невпопад, отвечая своим мыслям, — я пробовал нашу землю — кислая. Хвощ, щавель — они растут на кислой почве. Кислотность здесь пять. Говорю председателю: «На то поле надо сорок тонн извести, на это — сто двадцать тонн». — «Откуда я тебе столько возьму?!» — отвечает. А я говорю: «Можно не известь, можно фосфоритную муку, ее меньше надобно». Вон на Кузьминском разъезде лежит десять тонн фосфоритной муки — невостребованный груз. Теперь ее завалили кирпичами, мешает она им. Попроси — отдадут даром! Поставить одного человека — и вози, рассеивай!.. А то купили туковую сеялку неизвестно зачем. Валяется в канаве, ржавеет… И пахотный слой надо углублять… И озимые у нас не боронуют…

Валентин говорит, как перед толпой, даже размахивает рукой.

— Нет плохой земли, а есть плохой хозяин! — гремит он. — Наша земля может столько давать, что и представить немыслимо. И предела нет!

— Да ты постой, — останавливает Генка, — а то люди подумают, что у нас плохой колхоз.

«Людьми» он называет приезжего, из вежливости.

— Разве я говорю, что плохой? — обижается Валентин. — Колхоз даже очень хороший! Потому и можно делать по науке…

Приезжий понравился Валентину: хорошо слушает и со всем согласен. Образованный человек! Хоть и не специалист в сельском хозяйстве, а понимает. И когда, вздохнув, Генка ушел в свою аппаратную, Валентин долго еще говорил с инженером, даже прошел с ним в комнату для приезжих. Теперь они говорили о стихах, и Валентин принес замызганную тетрадь — он писал нравоучительные и обличающие стишки для стенгазеты. Стихи были плохие. Только недавно Валентин узнал, что существуют стихотворные размеры. Теперь ему казалось, что есть в поэзии свой производственный секрет, вроде зажигания в тракторе, без которого, хоть разбейся, ничего не достигнешь. Но приезжий, вероятно, и сам толком не знал, хотя и пытался объяснять.

— А как же, например, Маяковский? — спрашивал Валентин и жадно смотрел в глаза.

— Валя, я ложусь спать, — сказала за перегородкой жена.

— Сейчас иду…

Но Клава так и не дождалась, уснула одна.

3

Утром был туман, и в тумане слабо шевелился ветер. В отдалении пели невидимые петухи и лаяла собака. Туман пахнул дымом — хозяйки уже растопили печи. Видно было недалеко, от изб и деревьев оставались смутные пятна. Не было ни дороги в город, ни соседней деревни Копышева, ни леса, и оттого казалось, что земля уменьшилась. Зато сараи, избы, деревья словно отодвинулись друг от друга. В тумане весело болтали на проводах ласточки.

С утра Валентин занялся работой: снял дверь в комнате приезжих и унес в светлые сени, чтобы вставить замок; конечно, в колхозе нет воров, а все-таки приезжим неспокойно, когда не заперто. Он долго рассматривал косяк и дверь, словно впервые видел, мерил и чертил, громко разговаривая сам с собой: ему не приходилось врезать внутренние замки, и потому было интересно.

— Сделаем! — громко говорил себе Валентин, ободряя. — Суворов сказал, что пройдем по Чертову мосту, — и прошли! — Он рисовал на двери будущую скважину. — И году не пройдет, а дверь будет готова!

Клава знала — в воскресенье муж всегда что-нибудь забивает, пилит, строит, в крайнем случае колет дрова, — так он отдыхает от занятий в своей школе. Для порядка она поворчала:

— Хоть бы погулял с Люськой… Тоже, отец называется!

— Вот замок поставлю — и погуляем, — незлобиво отозвался Валентин.

К обеду дверь висела на старом месте, а Валентин щелкал ключом, проверяя.

— Подожди, — отвечал он жене, которая звала обедать, — тут дела поважнее…

Замок запирался, и Валентин силой притащил жену: пусть убедится. Клава ворчала:

— Да идем наконец, я есть хочу… Ну, вижу, вижу, что запирается. Герой!

— Вот мы какие! — хвастался Валентин.

От радости он обнял, поцеловал Клаву. Она еле вырвалась.

— Да, ну тебя! Жена с голоду помирает, а он обниматься… Дурной какой-то!