Хозяйка болот

– Баю-бай, Хизер, спи ты на ветке… – завожу я, и племянница смеется. Она уже большая для детской колыбельной. Но я смягчаю голос и замедляю темп, пока личико Хизер не разглаживается. – Ветер подует – люльку качнет… – Смотрю на книгу. Замысловато сплетенное гнездо свисает с ветви. – Ветку сломало – все и упало… – Только сейчас я понимаю смысл песни, это про упавшее птичье гнездышко. – Люльки и птички больше там нет.

– Не птички. Хизер, – тихо поправляет меня племянница, не открывая глаз.

– Точно, Хизер. – Я целую ее в лоб, беру книгу и крадусь прочь из комнаты. – Спокойной ночи.

Фил провожает меня до входной двери, за ним быстро идет Тэмми.

– В смысле я – свирепый торнадо? – спрашивает она. – Так мы договорились? Ты придешь в назначенные дни?

Фил мягко уводит меня от ответа.

– Лони сказала мне, что записала график, и да, она сможет. – Он безмолвно просит меня не устраивать ссор в этом доме. – Да, Лони, я буду держать тебя в курсе по поводу подачи документов. – Он выразительно наклоняет голову.

Брат имеет в виду суд с государством, обман…

– Фил, нет.

– Спокойной ночи, Лони. – И мой глупый младший брат закрывает дверь.

13

2 апреля

Шатаюсь по опустевшей квартире все утро и ничего не делаю.

Наконец звоню Делорес Константин в Ботаническую библиотеку. Я скучаю по Смитсоновскому институту.

– И здравствуйте, – отвечает она, вероятно делая два дела одновременно.

– Делорес, это Лони.

– Святые угодники. Как ты, дите?

– В порядке. Я все еще во Флориде.

– Ага.

– Как дела у вас? Скандалов нет?

– О, я держусь подальше от скандалов, ты же знаешь. Но к нам пришла партия образцов, и я, как обычно, помогаю их каталогизировать.

Я знаю, что даже сейчас во время разговора она смотрит сквозь очки на что-то ботаническое.

– Разве это не должны делать стажеры, Делорес?

– Да, но, если я оставлю их без присмотра, они просто испортят мою систему. Так что не помешает заглядывать им через плечо. Как дела?

Долорес нельзя звонить просто для того, чтобы поговорить.

– Не особо.

– Как твоя мама?

– Не очень хорошо. – «Уважь свою мать, Лони». – Я когда-нибудь говорила тебе, что у нее есть сад с травами?

– Вроде нет.

– Он до сих пор цветет. – Вспоминаю, как зажегся свет в глазах мамы, когда я прочла ей первое стихотворение о травах. – Скажи, Делорес, помнишь тот отдел со старыми книгами о травах на нижней полке, ближайшей к твоему столу? Их случайно нельзя найти онлайн?

– Боюсь, нет. А что?

– Да просто подумала, может, выбрать что-нибудь и принести маме в подарок.

– Как букет?

– Вроде того. Мать моего отца много чего знала о травах, и моя мама переняла кое-что у нее. Если отыщу что-то полезное и поделюсь с ней, может быть…

– …вы могли бы найти общий язык, – продолжает мою мысль Делорес.

– Да, я… Да.

– Посмотрю, что смогу найти. Ты рядом с Университетом штата Флорида, верно? Мы могли бы сделать межбиблиотечный абонемент. Слушай, мне пора.

– Хорошо, Делорес. Приятно было услышать твой голос.

14

В вестибюле больницы работает телевизор, показывает местный канал. Зависаю перед экраном, ведь когда я росла, мать была против телевидения. Я принесла коробку с ее вещами и теперь ставлю ее на стойку, чтобы просмотреть ролик с записью звонка в 911. Женщина кричит оператору: «Пол в спальне только что рухнул, и мой шурин там! Он под домом!» На экране виден небольшой бетонный дом, окруженный полицейской лентой. Желтоволосая журналистка с ямочками на коленях идет к камере, рассказывая:

– Вот человек спит в своей постели, и вдруг гигантская воронка проглатывает его без следа. Брат зовет его, но бедняги уже нет.

Камера показывает брата с искаженным горем лицом. Он говорит:

– Только эхо моего голоса из ямы. И всё.

Прикосновение к плечу вырывает меня из телевизионного транса. Это Мариама, одна из нескольких западноафриканских женщин, что работают в больнице. Она примерно на десять лет старше меня и на несколько сантиметров выше. Мариама мягко улыбается, не разжимая губ.

– Как поживаете? – спрашивает она. Мариама – заведующая отделением для больных деменцией, я познакомилась с ней вчера, когда маму перевели из реабилитационного крыла в это. Сегодня на Мариаме практичная темно-бордовая униформа и кроссовки, а волосы убраны назад, чтобы подчеркнуть высокий лоб. Она говорит со сьерра-леонским акцентом, округляя гласные и смягчая «р».

– Ой, ну вроде ничего. А тут как дела?

Заведующая устремляется в сторону маминой палаты, я подхватываю коробку и иду следом.

– Ваша мать не желает ни с кем взаимодействовать. Это нормально. Для нее все в новинку.

– Она просто растеряна, – говорю я. – До сих пор не поймет, почему живет здесь.

– Да, и вдобавок она моложе прочих. Я бы тоже на ее месте растерялась. – Мариама улыбается. – Как только она начинает оглядываться – мол, не понимаю, где меня держат, – мы ее отвлекаем. Но нам надо знать, что ей нравится.

– Ну, мама играет на фортепиано – или играла. Думаю, пока запястье не заживет, ничего не выйдет. Но ей по душе классическая музыка. – Что еще любит моя мать? – Она разгадывает кроссворды. Любит книги. Могу принести побольше ее книг.