Хозяйка Кладбища

— Хорошая попытка, госпожа Аджаи, очень хорошая. Идемте же. — Он убрал книгу в собственный поясной кошель, махнул телохранителям и пошел дальше по мосту. — И как только вы догадались отдать это мне?

— Разве идея так уж плоха? — спросила я, когда толпа перед нами расступилась.

— Я же сказал, что хорошая. Но дело в том, что на сегодняшний день, я — единственный человек в городе, который не сможет дать подобным бумагам ход.

— Вы же судья!

— Именно потому что я — судья, я и не могу. В городе есть четыре должности, которым содержание дневника вашего отца не повредит, но все остальные будут опасаться.

— И кто эти четверо? — удивилась я.

— Соверен, Мэр, Епископ и я. Судья. — перечислил он. — На них нельзя подать в суд, даже если у вас будет на руках список доказательств высотой в ваш рост. Но только судья, даже имея на руках все доказательства, не может подать ни на кого в суд. Это ограничение должности.

— Четыре должности, но не человека?

— Да, кто бы их не занимал, они неприкосновенны.

— Как интересно. А насколько сложно их занять?

Мы дошли до тюрьмы, и стражники без вопросов распахнули перед нами ворота.

— Вам, госпожа Аджаи, это попросту невозможно.

— Почему?

— С вашим титулом вы можете занять, в лучшем случае, самую низовую должность. Десятника стражи, Писаря или Шпиона. Но скорее всего только зря потратите деньги.

Я непонимающе посмотрела на Галеаццо. Он продолжил.

— Для того, чтобы просто подать заявку на должность — нужно заплатить. На низших должностях сумма составляет два годичных жалованья. Но не факт, что вы сможете продержаться два года, и хотя бы вернуть эти деньги.

— А чем выше, тем больше надо заплатить? И вернут ли деньги, если я не изберусь?

Галеаццо почти не глядя свернул на лестницу, ведущую в нижние этажи тюрьмы. Я последовала за ним.

— Да. За должности в городском или церковном совете уже придется выложить три годовых жалованья, за место в высшем — четыре. И нет, деньги, в случае неудачи, вам никто не вернет.

Это было неприятно. Но не успела я посетовать на такой узаконенный грабеж, как оказалось, что мы пришли. Никто даже не подумал остановить городского судью, решившего по собственной надобности посетить узников. Меня, чую, и на порог бы не пустили.

В камере матери было мерзко. Она лежала на подстилке, пуская кровавые пузыри изо рта, но никто не спешил ей помочь. Я подбежала к решетке, вцепилась в нее и не сдержала стона. Мать выглядела отвратительно. Ее кожа посерела, пальцы беспокойно теребили край одежды, а покрасневшие глаза казались сухими, словно она уже несколько часов не моргает. Едва стражник отпер камеру, я вбежала к ней, взяла ее иссохшие пальцы в свои.

— Мама, мама! — позвала я ее. Но ее взгляд так и остался устремлен в потолок. Я повернулась к Галеаццо, невозмутимо смотрящему на эту сцену. — Воды, дайте воды!

По его кивку стражник зачерпнул ковшиком воду из бочки где–то в конце коридора, и принес мне. Я попыталась напоить мать, смочив свои пальцы и дав стечь каплям на сухие потрескавшиеся губы. Она сглотнула. И еле слышно прошелестела на выдохе:

— Сестра… — она сдавила мои пальцы, совсем чуть–чуть, совсем не так, как в прошлую нашу встречу, когда она поставила мне синяки на запястьях.

— Это я, мама, это я. Вот, выпей еще, — я покапала еще немного воды. Я обернулась к Галеаццо и спросила: — а можно ли ее как–то отсюда забрать?

Его взгляд ненадолго остекленел, как у всех НПС, обсчитывающих что–то сложное, но потом он покачал головой.

— Госпожа Уффорт приговорена к шести годам заключения. Срок истекает следующей весной.

— Но она в ужасном состоянии! Ее нужно лечить! Она же умрет!

— Все смертны.

Пальцы матери снова сжали мои, и она повторила:

— Сестра… — и на последнем звуке из нее словно вышел весь воздух. Глаза закатились под веки, тело начало стремительно холодеть. Я, совершенно не отдавая себе отчета, заглянула в ее меню–подсказку. Ее свеча полностью догорела и теперь вместо огонька там вился лишь слабый дымок, прихотью разработчиков свивающийся в виде черепа. Моя мать в этом мире умерла.

— Примите мои самые искренние соболезнования, госпожа Аджаи, — донесся сверху уже не такой уж и ледяной голос. Похоже, его тоже проняло.

Стражники торопливо притащили носилки и вынесли тело. Я пошла за ними, а Галеаццо за мной.

— Что, детка, больше не придешь? — донесся голос Вампы. Он все так же сидел в камере, как и в прошлый раз. — Больше не к кому тебе ходить, да? Но ничего, еще встретимся, хе–хе…

— Заткнись, Вампа, пока еще один срок не получил, — повернулся к нему Галеаццо.

— Ха, «ваша честь». Чистоплюй ты всегда был, отчего нищим и помрешь. Возможно даже сильно раньше срока. А к девке не лезь, она наша. Сам видишь же. Да и с Сабуром она уже пообщалась, — Вампа сплюнул. — Думаю, скоро сюда сам ее и отправишь.

Я ускорила шаг.

Когда тело матери уложили в простой гроб и установили на повозку, Джан Галеаццо опять чуть обозначил поклон мне и сказал:

— Госпожа Аджаи, я вынужден вас покинуть. — Он протянул руку и чуть пожал мои пальцы. — И я весьма благодарен вам, что вы приложили такие усилия для сохранения моей должности.