— Тогда к вам. Родители дома?
— Мамка скотине варит, — картавя, старательно выговорил мальчик. — А папаня спит.
В будке у сарая грохотал цепью и заливисто лаял огромный рыжий пес.
— Не съест меня твой волкодав?
Мальчик покраснел от удовольствия, засмеялся, показывая редкие зубы.
— Не! Он добрый.
— Ну, веди меня в дом.
В кухне у печи хлопотала располневшая, совсем не похожая на тоненькую, застенчивую невесту, какой запомнил ее Хромов, жена Николая Драгина, Настя.
— Ой! — растерялась она. — Ты кого привел, Ромка?
— Я Валерий, муж Яны.
Женщина, не понимая, уставилась на гостя.
— Яна Вербицкая, — сказал Хромов. — Мы с ней познакомились у вас на свадьбе.
— Валера? — узнала наконец хозяйка. — Каким ветром тебя принесло? Ты ко мне или…
Хромов поспешил ее успокоить:
— К тебе, к тебе.
За стеной в комнате заплакал маленький ребенок, и Настя побежала к нему. Было слышно, как она ходит, скрипит половицами, что-то напевает, укачивая ребенка.
«Наверное, приняла меня за Колькиного дружка-алкаша, испугалась», — подумал Хромов.
Ромка схватил со стола оладью, начал жевать, зыркая исподлобья на гостя. От печи шел жар, пахло вареной картошкой, буряками; в огромном казане что-то булькало.
— Иди во двор, — тихо сказала Настя сыну. — Братика разбудишь.
Мальчик беспрекословно подчинился: взял еще пару оладий и вышел.
— Строгая ты, — усмехнулся Валерий.
Хозяйке было не до пустой болтовни. Ее ждала тяжелая деревенская работа — стряпня, стирка, уход за скотиной, потом, возможно, бессонная ночь с ребенком. Она устало опустилась на табуретку.
— Муж спит. Ты чего приехал-то?
— Тебе Яна кем приходится? — спросил Хромов.
Настя склонила голову набок, поправила волосы.
— Мама Яны была двоюродной сестрой… мужа моей тетки, кажется. Очень дальняя родня. А что?
— Тетка и ее муж живы?
— Оба покойники… давненько уже. Мы у Вербицких обычно останавливались, когда в Москву приезжали, а после… как мама Яны умерла, перестали.
— Почему?
— Яна странная… мы с ней близко не сошлись, и вообще, некогда разъезжать стало. Я родила, Колька запил… ссоры пошли чуть не до драки. Его с работы выгнали, ребенка кормить нечем, одевать не во что. Хорошо, родители помогали. Уговорила мужа закодироваться, он послушался… два года водки в рот не брал, а потом опять сорвался. Всё дружки его проклятые! Из одного запоя пускался в другой, пока мое терпение не лопнуло…
Настя изливала свое горе, а Хромов ждал удобного момента сообщить печальную новость. Не дождавшись, он просто сказал:
— Яна умерла.
Драгина словно наткнулась на невидимую преграду, замолчала и уставилась на гостя.
— Ты не знала?
Она не сразу сообразила, о чем идет речь.
— Господи! Да ты что? Как это случилось?
— Когда ты видела ее в последний раз? — спросил Валерий.
— Я? Ну… сейчас и не припомню. Года два назад, наверное. Она приезжала сюда, в Рыбное! Тогда еще была жива бабуля. Осень была поздняя, теплая. Мы на лодке катались, рыбу ловили, уху варили ночью… на берегу. Ужас какой! Бедная Яна. Что ж нам о похоронах не сообщили?
— Так получилось. А зачем она приезжала? К кому?
Настя развела руками. Валерий обратил внимание, как они загрубели от работы, от возни в холодной воде. Деревня не город, здешние «удобства» не в доме, во дворе.
— Яна была на себя не похожа, — сказала вдруг Драгина. — Бродила по берегу часами одна, гуляла… думала о чем-то. Может, она чувствовала, что жить ей осталось недолго? А? Ночами не спала, шепталась с бабулей. У той бессонница, она и рада болтать до утра.
— О чем они говорили?
— Не знаю… о разном, наверное. О родственниках, о жизни. У Яны с моей бабушкой было много общего: в детстве она часто приезжала на лето в Рыбное — ходила купаться на Волгу, по вечерам плела кружева, вышивала. Бабушка Лукерья ее учила. В горнице стоял здоровенный сундук, набитый всякой всячиной, от клубков ниток до каких-то выцветших шалей, наволочек, старых пожелтелых вышивок и прочего хлама. Раньше было принято, чтобы девушка до венца готовила себе приданое — сорочки, постельное белье, полотенца, скатерти, — вот бабуля и старалась. Потом в сундуке хранили отслужившие свой век вещи. Мы его так и называли — «сундук с приданым».
— Никогда не видел Яну за вышивкой или вязанием, — удивился Хромов. — Она этого терпеть не могла.
— С возрастом все меняется. Разве я думала когда-то, что перееду в этот дом, стану скотину держать, продавать творог да молоко, белье полоскать на берегу, с мостков? — вздохнула Драгина. — А Яна, наверное, тосковала по прошлому. Она в тот последний приезд вместе с бабушкой Лукерьей перебирала вещи из сундука, даже прослезилась… украдкой, чтобы не заметил никто. Кое-что из вышивок даже взяла на память.
Валерий вспомнил — действительно, среди вещей Яны в шкафу валялось несколько измятых старых лоскутов с вышивкой. Он хотел выбросить их, но руки не дошли.
«Выходит, я ее совсем не знал, — в который уж раз подумалось Хромову. — Самое сокровенное она таила в себе, никому не открывала. Так и унесла с собой в могилу».