Хозяйка леса

— Зря ты того… деревцо, — Рукавишников носком сапога коснулся ствола елки на месте сруба.

— Прикажете на сырую землю лечь? Схватить воспаление легких? Что я срубил — яблоню? Совсем помешались. В тайге не тронь ветку.

Парфенов говорил громко, все его слышали, но никто ничего не сказал ему.

В лесу грохнул выстрел. Парфенов приподнялся на локте. На опушку вышел человек с ружьем и вещевым мешком. Очевидно, геолог. Он нес на плече огромную черную птицу. У Парфенова замерло сердце. Счастливый человек! Он может охотиться на глухарей, когда ему вздумается. А глухаря в Каменном бору — гибель.

По вырубке, колыхаясь полным станом, медленно шла Рукавишникова.

— Василий, твоя Милитриса Кирбитьевна шествует, — добродушно пошутил дядя Саша.

— Спала, что ли? — грубо спросил Рукавишников жену, когда она поставила перед ним корзинку с едой. — Угощай народ, Валентина.

Все охотно принялись за вкусную пищу. Лизавета подсовывала мужу и детям куски пирога, жареной рыбы. Рукавишникова с тщательно скрываемым раздражением наблюдала, как быстро исчезает еда, со сладкой улыбкой потчевала Анастасию Васильевну, называла ее «милушкой», а про себя — «бабой-язвой», горько сожалея о том, что Семеныча сместили с начальников, при нем Васе куда вольготнее жилось, а эта «профессорша» всех в ежах держит. Она отнесла Парфенову большой кусок пирога. Он не захотел присоединиться к остальным и принял подношение, как должное, по старой памяти. Любил Гаврила Семенович выпить и поесть на дармовщинку. Лесник доел последний кусок пирога, погладил живот.

— На фронте питания у тебя, Карповна, серьезные достижения. Пирог свадебный. Да. А вот, милушка, насчет сознательности — ты подкачала. Полный прорыв, — свет Валентина Карповна. Да.

— Ты меня не учи! — Рукавишникова стряхнула крошки с салфетки почти в лицо дяде Саше, схватила корзинку и, колыхнув крутыми бедрами, поплыла но тропке, виня в душе негодованием на дядю Сашу. Попил, поел с чужого стола и еще шпильки пускает. Сколько раз она давала Лизавете взаймы муки, сахару, денег, а ее муженек не понимает добра. Подхалим! Всеми правдами и неправдами перед лесничей выслуживается.

Рукавишникова слышала, как позвал ее муж, но она не обернулась, а углубилась в еловый лесок, села на пень, подставила лицо под ласковые лучи весеннего солнца. Благодать! Хорошо, что поехала с Васей. Отдохнуть, воздухом подышать. Тишь да покой. Только кукушка — бездомница, лесная горемыка, жалуется на свое одиночество в ближнем бору.

Хруст валежника испугал Рукавишникову. Не медведь ли?

— Васенька, ты? — обрадовалась она, увидев мужа. — Посиди со мной. Солнышко-то какое!

Рукавишников положил руку на пышное плечо жены:

— Не ка курорт приехала. Пойдем сеять. Перед людьми стыдобушка за тебя.

— Не могу я тяжелую работу, Васенька. Через силу и конь не тянет. Я — слабая, болезненная. По ночам кашляю, потом обливаюсь. Все мое нутро ноет, все мои косточки гудят. Умру, тогда пожалеешь…

Рукавишникова притворно кашлянула и напустила скорбь на упитанное румяное лицо.

— От работы не помирают, Валюша. Бери пример с Лизаветы.

— Что мне Лизавета? Она на бабу не похожа. Кости да кожа. Кляча!

Рукавишников добродушно похлопал по спине пышущую здоровьем супругу.

— Ты у меня раскрасавица, Валюша. Здоровья твоего на пятерых Лизавет хватит. Поднимайся, лебедушка. Пойдем.

Рукавишникова отвернулась от мужа с видом вызывающим, упрямым.

— Не пойду. Не нанималась я! Батрачить на лесничеху не стану. Парфенов народ не мытарил, не гнал в лес землю долбить. Не пойду, хоть убей!

— Валентина, неделю дома ночевать не буду! Слышишь?

Угроза подействовала. Ревнивая Валюша притворно всхлипнула и поплелась за мужем. На вырубке, ковыряя мотыгой землю, она подобралась к Парфенону, тихо и вкрадчиво заговорила:

— Семеныч, жалею я тебя. За что пострадал человек? Мой Васенька на первых порах ругал лесничую, не по силам, мол, требует, во все дырки нос сует, власть свою показать хочет, а последнее время горой за нее. С чего бы это, Семеныч, а? Как она сумела к моему Васеньке ключ подобрать?

— Спросите своего мужа, чем очаровала его мадам, а меня оставьте в покое! — Парфенов с силой ударил по лапам трухлявого пня. Из-под мотыги брызнула гнилая древесная мякоть, обсыпая Валюшину юбку.

— Господи, человека-то как озлобили! — вздохнула Рукавишникова, глядя с затаенной ненавистью на голубой платок лесничей, мелькавшей в стороне, — Васенька, неужто землю долбить десять дон кряду? В наши ли годы…

— Работай, Валюта, работай, — мягко перебил объездчик. А что касательно годов, то мы с тобой молодым сто очков дадим вперед. Есть еще порох в пороховницах. Вернo говорю, жена?

— Чтоб ей ни дна, ни покрышки! — проворчала Рукавишникова, берясь за мотыгу.