Хозяйка Мерцающего замка

Проклятье. Проще двадцать украденных Сердец мира найти, чем решить одну-единственную проблему со своим.

Тот день, когда у него впервые выросли крылья, Тимур, пожалуй, запомнит до конца своей жизни, хотя с гораздо большим удовольствием он бы забыл о нём навсегда.

«Варвара спрыгнула с моста из-за меня», – думал он, когда под ним проносились поля и реки Дранхарры. В глазах рябило от ярких красок осени, а в мозгу пульсировало болезненно и громко: «Из-за меня».

Хотелось убивать. Хотелось плеваться огнём. Хотелось рвать на куски – неважно, кого. Вонзать клыки в живое горло, захлебываться вкусом чужой крови на языке.

Но больше всего на свете хотелось сдохнуть.

Тимур улетел в горы и, вернув себе человеческий облик, стоял голый по колено в снегу и трясся то ли от нестерпимого холода, то ли от обжигающей ярости. И орал. Орал, как безумный, пытаясь выкричать миру свою боль и обиду.

За что?

За что она с ним так? Не верила? Не любила? Возненавидела?

– Ра-а-арр!! – и над покрытым нетающими льдами хребтом, символично именуемым Девичье сердце, расправив серебристо-чёрные крылья, взлетел огромный дракон.

Во дворец Тимур явился лишь два дня спустя, и Тьярра, которой уже успели донести о проснувшемся потенциале наследника, встретила полноценного теперь уже дракона с недовольным видом. Проклятье. Что ещё нужно этой сухой, как прошлогодний хлеб, старухе? Она хотела раскрытия потенциала. Она плешь Тимуру проела тем, что он якобы недостаточно старается… Что он недостоин, что позволил змеиной крови победить…

И теперь, когда оборот всё-таки случился, снова поджатые губы и складка между бровей. Странно, но внешние признаки скрытого гнева прабабки Тимура в этот раз никак не затронули… Может, только чувство лёгкого раздражения омрачало чистоту принятого решения.

– Наследнику княжества непозволительно шастать по горам и пугать безумным рыком диких коз. Ты так не считаешь? – наконец, произнесла княгиня, и Кострин пожал плечами.

А почему бы и нет? Хороший способ снять напряжение, между прочим.

– Завтра мы сделаем заявление и объявим…

– Я ухожу из семьи, – сообщил Тимур и прикрыл глаза, чтобы усмирить немного головокружение: вкус скорой свободы ударил в голову похлеще ароматного карибского рома.

– Что? – просевшим голосом переспросила прабабка.

– Ты слышала. Давно надо было сделать, но… – засунул сжатые в кулаки руки в карманы.

«Это не она виновата, – шептала совесть. – Не она, ты…»

«Она объявила меня государственным преступником и посадила в острог. Если б не она, Варька была бы жива…»

«Варька была бы жива, расскажи ты ей правду», – не сдавалась совесть.

– Но я делаю это сейчас.

Вещи он собирал под вой и причитания трёх дракониц. Мама, бабушка и прабабка выступили единым фронтом. Рыдали, заламывая руки и кусая локти. Мать даже на колени встала, умоляя Тимура «перестать валять дурака и корчить из себя оскорблённую невинность».

– Что бы мы ни сделали, мы сделали для твоего блага, – уверяла бабушка.

– Твоё счастье – смысл моей жизни, – и глазом не моргнув, лгала мать.

Тьярра же была коротка:

– Уйдёшь сейчас – назад не просись. Не прощу.

– Не вернусь, – заверил Тимур, кивнул на прощание, и сиганул в окно.

Погони не было, как и насильственных попыток вернуть его под крыло семьи. Да и кто бы рискнул применить к нему насилие? Да, Тьярра в драконьем обличье была крупнее, а мать с бабкой не уступали ей в размерах, но он, Тимур Кострин, он был серебристо-чёрным драконом.

«Рождённый ползать летать не может», так говорил земной писатель и в чём-то поэт Максим Горький. Жалко, что он давно умер, Кострин мог бы стать живым примером того, как тот ошибался. Ну, или тем самым пресловутым исключением, которое подтверждает любое правило.

Тимур родился василиском. А василиски, как известно, летать не умеют. Боги лишили их крыльев, когда те, покорив небо, попытались одержать победу и над морем.

– Вы властвуете на земле и над землей. Вам этого мало? – возмутились боги.

– Власти всегда мало, – ответил гордый праотец всех василисков и усмехнулся победно, зная, что в силе он уже не уступит ни одному из богов.

– Что ж, властвуй, – ответили ему.

Он были первым и последним драконом, сумевшим покорить все три стихии, потому что все его дети – а их у василиска родилось немало, не имели крыльев.

Бескрылый дракон – хуже не придумаешь. Хуже, разве что, только дракон, не способный к обороту. Червяк. Уже из «Песни о Соколе» того самого Горького, который был рождён для того, чтобы ползать. Какие уж тут полёты?

Рождённый ползать летать не может?

Дурак тот сокол, а смерть его бессмысленна и глупа. Что в ней геройского? Самоубийство – это позорная капитуляция перед жизнью со всеми её многочисленными сложностями. Ничего больше.

И Варька…

Нет. Вот теперь точно, нет. Раз уж судьбе было угодно вернуть ему девчонку живой, здоровой и ещё больше похорошевшей, то нужно цепляться за предоставленный шанс. Зубами вгрызаться в возможность вернуть всё: и счастливый блеск пьяных коньячных глаз, и срывающиеся с искусанных губ стоны, и сонный поцелуй в плечо, и доверие… Вернуть и закрепить доверие было особенно важно.