Хозяйка розового замка

Старая крепость, ставшая в XIII веке оплотом крестоносцев, не давалась в руки Наполеону Бонапарту. Путь в Индию был прегражден, и энергия завоевателя разбилась об эту ветхую твердыню, жалкую скорлупу, на которую, казалось бы, и внимания обращать не стоит. Наш старый знакомый Сидней Смит обеспечил непрерывное пополнение гарнизона крепости снарядами, людьми, продовольствием. Ле Пикар превосходно руководил обороной, но, к сожалению, его подорванное здоровье не выдержало, и уже в самом конце осады он умер от переутомления.

— Граф Ле Пикар умер? — спросила я настороженно.

— Да. Мы все очень сожалели о нем.

Что-то вспомнив и сразу загоревшись этим воспоминанием, Жан воскликнул:

— Ах, ма, люди Бонапарта тоже неплохо сражались! Я помню, как было страшно, когда они подложили мину под стену и сделали пролом, а потом с помощью лестниц преодолели ров. Турки и даже некоторые наши бросились бежать — все боялись, что с ними сделают то же, что было в Яффе…

— И что же?

— Их остановил паша Джезар. Он бросился врагу навстречу, и мы опрокинули атаку!

— Мы? — вскричала я. — Ради Бога, Жан, что ты-то там делал?

Он на миг смутился, потом решительно сказал:

— Ну, конечно, я не воевал. Но я сидел в крепости и стрелял.

— Ты стрелял?!

— Да! — выпалил он, упрямо сверкнув глазами. — Я даже одному пробил мундир и галстук, и мне сказали потом, что это был сам генерал Мюрат!

Я на миг онемела. Ну как можно было сразу поверить, что мой ребенок вот этими самыми руками стрелял в людей?

— И что… тебе не было страшно?

— Что же тут страшного? — спросил он простодушно.

— Ну, я, например, не смогла бы так.

— Ма, но ведь тебе и не надо.

Со вздохом, горестным и радостным одновременно, я обняла его и, повеселев, сказала:

— Ты, наверно, соскучился по домашней кухне. Чем тебя там кормили? Солдатской солониной и хлебом?

— Ой, ма, я так хочу блинов — таких, знаешь, как делают в жирный вторник! И еще… еще чашку бульона!

Я засмеялась, довольная этим чисто детским порывом, и пригласила всех пойти на кухню, где, может быть, и не будет блинов, но уж чашка бульона обязательно найдется.

2

— Ма, а почему ты здесь?

Я вздрогнула, услышав этот вопрос, хотя давно ожидала его, и, не отвечая, внимательно посмотрела на Жана. Он шумно вздохнул.

— Мы ведь искали тебя там, в Белых Липах, а нам сказали, что ты там больше не живешь. А сестры — они ведь там остались. И Филипп тоже…

— Ты видел его?

— Ага. Он так вырос.

Я не сумела перевести разговор на другую тему. Жан снова тревожно посмотрел на меня, и я поняла, что вопросы его не разрешишь замалчиванием.

— Разве тебе там не нравилось, ма?

— Это все слишком сложно, малыш.

В дверях показался мой отец, и Жан сразу высвободился из моих объятий.

— Вам, похоже, пора спать, — произнес принц негромко.

— Вы не хотите говорить при мне? — спросил Жан, оглядываясь на меня.

Я с усилием произнесла:

— Не сейчас, мой милый. Не сейчас. Позволь нам сначала обсудить все это вдвоем.

Я погладила его волосы. Он быстро поцеловал меня в щеку, потом коснулся губами моей руки и, поклонившись совсем по-взрослому, вышел. Принц проводил внука взглядом, потом медленно опустился в кресло напротив меня.

За распахнутым окном шумел свежий майский дождь. Весна пробудила к жизни умытое теплой водой племя трав. Начался карнавал цветов: даже отсюда, из замка, были видны корзинки мать-и-мачехи, золотыми монетами раскиданные по обрывам, берегам и осыпям, и пучки сиреневых цветочков на верхушках волчьего лыка. Цветущая серая ольха сыпала пыльцой. Лес стоял в разливах шоколадно-пунцовых тонов с темными островками хвойников.

Мы с отцом некоторое время молча смотрели друг на друга. Я знала, что за разговор нам предстоит, и уже готовилась дать объяснения. Принц заговорил первый.

— Что ж, дорогая моя, — сказал он, — мне кажется, я все понимаю.

— То, почему я здесь, а не там?

— Да.

Как выяснилось, после того, как они с Жаном обнаружили, что я в Белых Липах больше не живу, отцу пришло в голову заехать в Гран-Шэн и получить какие-то объяснения у Констанс, которую он знал как мою хорошую подругу. Она рассказала ему все, начиная еще с дуэли во время бала.

— Сюзанна, я никак не мог такого ожидать.

Слова отца показались мне не совсем ясными. Он осуждает меня? Сожалеет о случившемся? Да и на Констанс я слегка досадовала: она ведь дала мне слово ни о чем не говорить. Уж лучше бы я объяснила все сама.

— Ожидать чего?

— Того, что этот сопляк осмелится поднять руку на мою дочь.

Я, честно говоря, не сразу поняла, кого он имеет в виду. Голос отца звучал раздраженно, даже разгневанно, и, конечно же, говорил он о герцоге.

— Констанс сказала вам и это?

— Мадам де Лораге утверждала, что вы пришли к ней почти нагая, с изуродованным лицом. Это правда?

— Возможно, она слегка преувеличила. Но в основном все так и было.

Подняв глаза на отца, я добавила:

— Все это уже в прошлом. Меня задело даже не то, что он меня избил и выгнал, а то, что он не давал мне видеть детей. Отец, я ведь полгода не имела к ним доступа.

— Это насилие, которое ничем нельзя оправдать. Я не намерен мириться с создавшимся положением.