Хозяйка розового замка

И вот однажды, 3 мая, в день обретения святого креста, когда я, стоя на табурете, белила потолок, мне показалось, будто кто-то на меня смотрит. Медленно обернувшись, я взглянула и онемела от неожиданности.

В проеме двери стоял высокий ладный подросток лет двенадцати, смуглый, загорелый до черноты, с синими глазами на красивом аристократическом лице, решительным подбородком и твердой линией губ. Он был одет в светло-серый, военного покроя сюртук, сапоги выше колен, небрежно завязанный галстук — словом, почти как мужчина. Он был без шляпы, и вьющиеся черные волосы его были взъерошены. Выправка у него была, как у настоящего военного, а аристократизм чувствовался во всем — в осанке, посадке головы, в чуть надменной линии еще детски пухлых губ.

У меня все задрожало внутри. Глаза у меня расширились, еще не веря тому, что вижу, я пошатнулась от волнения и, если бы мальчик не подбежал и не поддержал меня, я бы упала с табурета.

— Боже мой, — только и смогла я прошептать, спрыгивая на пол.

Ведь это был Жан. Мой сын.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ПРИНЦ ДЕ ЛА ТРЕМУЙЛЬ

1

Они приехали оба — дед и внук.

Мой отец изменился так, что я с трудом его узнавала: стал худощав, даже худ, волосы его, совершенно побелевшие, были резким контрастом смуглой-смуглой коже — этим он напоминал мне дядюшку Агатино, моего крестного из тосканской деревни. Лицо было морщинистое, но живое и даже как бы помолодевшее, а в целом он казался таким энергичным и полным сил, что не всякий молодой человек мог бы с ним тягаться.

Но, конечно же, никто не занимал меня так, как Жан.

Я не сразу отпустила его. Я разглядывала его с разных сторон, тормошила, обнимала, даже заливалась слезами.

— Жанно, мальчик мой, неужели это ты?

— А разве я не похож на себя, ма? — спросил он, улыбаясь чуть застенчиво, видимо, слегка отвыкший от столь нежных ласк и теперь немного смущенный.

— Ты так вырос… Стал настоящим кавалером.

— Подпоручик королевской армии Жан де ла Тремуйль к вашим услугам! — отчеканил он гордо и задиристо, по-военному щелкнув каблуками.

Я улыбалась, привлекая его к себе. Каким красавцем он стал: голубоглазый, черноволосый, смуглый мальчуган с ослепительной белозубой улыбкой.

— Ты загорел, прямо как негр… Только вот очень худенький. Разве ты плохо ешь, Жанно?

— Я ем за двоих, ма, — признался он простодушно. — Честное слово! Там иначе нельзя.

Он рассказал мне о нещадном солнце Египта и Сирии, стоявшем в безоблачном небе, обжигающем жаром. Нестерпимый зной, казалось, расплавлял кожу, кости; экспедиция с трудом волочила ноги по горячим пескам, по растрескавшимся дорогам пустыни. Мучения жажды тоже были невыносимы.

— Подумай, ма: рядом шумит море, такое большое, бескрайнее, а напиться нельзя. Наши, французы-роялисты, были очень мужественны; некоторые выбивались из сил, но продолжали идти. Главное было не падать, потому что кто падал — погибал.

— Боже, — прошептала я в ужасе, — мальчик мой, похоже, ты побывал в настоящем аду!

Он обнял меня, словно желал успокоить, и обнял так сильно, что я впервые поняла, что даже по силе он уже не ребенок.

— Нет, ма, я там многому научился.

— И ты совсем… совсем не боялся?

Он не сразу ответил, нерешительно поглядывая на деда.

— Боялся… там были какие-то страшные птицы с огромными крыльями и острым клювом. У них еще такие длинные голые шеи. Они кружили над нами и набрасывались на тех, кто падал.

Я слушала, все еще не в силах поверить, что это говорит мой сын, мой ребенок, тот самый, которого я держала на руках и который когда-то барахтался среди пеленок. Я до сих пор проклинала себя за то, что отпустила его, что позволила втолкнуть его во взрослую жизнь так преждевременно. Мне стало так жаль его, что я снова заплакала, прижимая голову Жана к груди почти с неистовой нежностью.

— Мальчик мой, я ведь вовсе не этого хотела для тебя! Ты же сам еще не понимаешь, что тебе грозило!

— Я тебя люблю больше всех, ма. Но я же мужчина. И мне надо поступать по-мужски. Я теперь подпоручик. Я военный!

— Я понимаю, милый. И все-таки мне было очень страшно за тебя. Маму нельзя упрекать в том, что она слишком боится за своего сына, не так ли?

— Но ведь теперь я вернулся.

Он рассказал мне о том, как оборонялась древняя крепость Сен-Жан-д’Акр от армии Наполеона Бонапарта, о тяжелейшей двухмесячной осаде, о том, как они копали рвы и вручную возводили укрепления.

— И ты брал в руки лопату?

— У меня до сих пор не сошли мозоли! — сказал он, не скрывая гордости, показывая свои руки как лучшие трофеи. — И все-таки нам в крепости было легче. У солдат Бонапарта не было ни воды, ни еды, ни пороха, ни снарядов, а еще среди них была чума…

— Чума?!

— Да, — сказал Жан уверенно. — У них очень много человек умерло. Потому Бонапарт и снял осаду.