Хозяйка Шварцвальда

Очередная суббота выдалась солнечной. Урсула изобрела свой собственный ритуал: рано утром она отправлялась в Оффенбург, чтобы провести целый день с Эммой, а оттуда в воскресенье ехала на службу отца Лукаса. Теперь она не пропускала ни одной.

Как она быстро выяснила, Зильберрад обманул ее. Матушка после смерти отца не осталась в Оффенбурге, а уехала вместе с младшими детьми в Ахерн, куда вышла замуж одна из ее дочерей. Об этом Урсуле рассказали в гильдии мясников[45], где добросовестно вот уже полгода пересылали деньги по новому адресу.

Зато теперь она могла не бояться, что в городе ее кто-нибудь узнает. Нынешняя Урсула далеко ушла от той девочки в потрепанном платье, которую десять лет назад наняли в услужение к Кристофу Вагнеру. Для Эммы она сочинила целую историю о том, как росла в маленьком городке в Шварцвальде и вышла замуж за почтенного юриста, который в ее описании очень напоминал Ауэрхана. Единственный человек, который мог бы разоблачить ее ложь, был сейчас в Гамбурге и должен был вернуться еще не скоро.

Урсула находила рассеянность Эммы умилительной. Вокруг нее исчезали предметы: вначале мелкие – булавки и броши, наперстки и кольца; затем покрупнее – маски от солнца и ветра, замшевые перчатки и вышитые шелком платки… Все словно растворялось в воздухе, едва попадало в эти маленькие беспокойные руки. Однажды Урсула своими глазами видела, как перед походом на мессу Эмма надела чепец, а когда сошла на первый этаж, голова ее уже была непокрыта. Эмма несколько раз растерянно поднималась и спускалась в поисках потери. Позже оказалось, что чепец слетел у нее с головы, а одна из служанок подняла его и спрятала, выставив свою госпожу дурочкой. Урсула услышала хохот из окна, когда они возвращались из церкви. Но если Эмма тоже услышала злые слова, то виду не подала.

Фрау Зильберрад была из тех мудрых маленьких женщин, которые всегда знают, когда стоит прикрыть глаза и заткнуть уши. Можно было устроить прислуге разнос или уволить без рекомендаций, вот только кому это пойдет на пользу? Уж точно не Эмме, которая и носа своего не сумела бы найти, если бы не постоянная помощь девушек. Так что в доме царило негласное правило: можно подшучивать, но нельзя переходить черту.

Урсула ошиблась, вначале найдя Эмму наивной простушкой. Та просто умела искренне радоваться солнечному дню или красивой одежде. Она пришла в восторг, услышав, что Урсула шьет платья, схватила ее за руки и умоляла сшить ей тоже: голубое, нет, лучше синее! Урсула смотрела на свои запястья в этих цепких крошечных пальцах и думала, не исчезнет ли она сама, как пропадает все, к чему прикасается Эмма. Но все же она согласилась, просто потому что не нашла в себе сил отказать. Эмма, чуткая к чужому настроению, тут же кинулась извиняться. «Не нужно мне было так выпрашивать, – говорила она. – Совершенно бесстыдно с моей стороны!» После этих слов Урсула поняла, что пути к отступлению отрезаны. Теперь она просто обязана была сшить Эмме это чертово синее платье.

Жену Зильберрада, в отличие от него самого, в городе любили. Ее тепло приветствовала галантерейщица, сапожник интересовался, как идут дела, молочник передавал ей небольшие подарки, а мясник присылал лучшую вырезку… Сперва Урсула полагала, что так они умасливают ее мужа, но вскоре поняла, что причина крылась в самой Эмме. Она поймала себя на том, что ревнует подругу к окружающим. Будь ее воля, она посадила бы Эмму в коробочку и повсюду носила с собой, никому не показывая. Так наверняка поступил бы Кристоф, если бы у него нашлась подходящая коробочка.

– Господь одарил тебя всем, – говорила она без всякой зависти, – большим домом, чудесными детьми…

– Мои дети, – строго возражала Эмма, – лентяи и бездельники.

Урсула знала, что это не так, и сама Эмма знала, что это не так, но никогда не хвалила детей перед посторонними. Оставаясь нежной с обоими мальчиками, она стремилась воспитывать в них скромность, а потому словно не замечала их талантов, хваля только за усидчивость и послушание. Томас отличался живым умом и жаждал делиться открытиями, которыми щедро одаривала его юность. Старательно морща лоб, он читал Урсуле катехизис и пересказывал притчи, услышанные от учителей-иезуитов. Но с гораздо бо́льшим удовольствием мальчишка показывал ей блестящих жуков-бронзовок и жужелиц и демонстрировал, как можно маленьким зеркальцем приручить юркий солнечный луч.

Младший, Вильгельм, все время держался рядом с Эммой. Ласковый, как кошка, он неохотно разлучался с матерью и тяжело переносил ее отсутствие. Искания брата его не волновали, но когда Эммы не было рядом, он увязывался за Томасом, а тот относился к нему со сдержанным терпением.

Глядя на них, Урсула не могла не думать, каковы были бы ее собственные дети. Даже тот, кого она вытравила из чрева. Раньше он мерещился ей чудовищем с козлиной головой и петушиным гребнем, что исторгает из пасти грязную брань. Но ведь Зильберрад приходился отцом и Томасу с Вильгельмом, которые на первый взгляд ничем на него не походили… А каков будет ребенок Агаты?