Хозяйка Шварцвальда

Незаметно пролетел январь, наступило Сретение. Дома матушка всегда покупала в этот день сладкую выпечку, орехи и пряники. Здесь матушки не было, но праздник есть праздник, и к вечеру все домашние собрались ехать в церковь на благословение свечей. Для Агаты Урсула приготовила хорошенькое платье, на воротник и манжеты которого пришила кружево, чтобы смотрелось наряднее. Для себя не выбрала ничего особенного, но надела лучшую шаль и заколола ее старинной медной брошью, которую родители подарили на конфирмацию. С того дня, как Агата чуть не убила Урсулу, их отношения на удивление наладились: одна больше не поднимала руку на воспитанницу, а другая старалась вести себя, как хочет нянька.

Внизу их уже ждали остальные, разодетые в пух и прах. Полные груди кухарки распирали расшитый разноцветными нитками корсет. Свои золотистые волосы Берта заплела в косы и уложила на голове короной, заколов шпильками и накинув сверху шерстяной платок. На Хармане был теплый добротный плащ и сапоги из хорошей кожи. Ауэрхан, не изменивший своей привычке облачаться во все черное, поправил перчатки и молча кивнул. Кристоф Вагнер прятал руки в меховую муфту и недовольно сопел, пуская облачка пара.

У парадной двери выстроились трое одноконных саней, в каких пассажиру полагается сидеть впереди, а кучеру – сзади, на узком высоком сиденье. Такие обыкновенно используются для зимних гонок. Берта ахнула и весело захлопала в ладоши:

– Ну, Ауэрхан! Вот это подарок! Давненько меня не катали с ветерком!

Она повернулась к Урсуле, желая разделить с кем-то радость, но та замешкалась. Уже смеркалось, и под дугами саней болтались зажженные фонари.

– Не опасно ли быстро ехать в темноте?

Берта фыркнула и первая уселась в санки.

– Вот уж не думала, что ты такая трусишка!

– Она права, Урсула, – глубокий низкий голос Ауэрхана эхом разнесся по двору. – Такая осторожность делает вам честь, но если будете всего бояться, так и просидите всю жизнь за шитьем.

Замечание попало в цель, хотя Урсула старалась не показать этого. Ей предстояло выбрать себе возницу, но она слишком долго топталась в нерешительности на снегу. Тем временем Агата, закутанная в шубу и платок, как детская куколка, уже вскарабкалась на скамью перед господином Вагнером. Тот управлялся с поводьями на диво весело и непринужденно. Пока Урсула колебалась, Берта вытребовала себе Хармана. Ничего не оставалось, как только ехать с управляющим.

Сиденье саней было обито мехом, и еще одну меховую накидку девушка нащупала рядом с собой. Должно быть, зверь давно распрощался со своей шкурой, потому что та не сохранила даже запаха. Накинув ее поверх плаща, Урсула вмиг согрелась. Над ее головой покачивались вожжи. Она чувствовала Ауэрхана спиной, и ей мерещилось, что он огромен и страшен, что голова его достает до макушек елей.

Против ее ожидания кони не двинулись шагом, а рванули с места, взвихрив снежную крупу. Сани летели вперед, слегка подпрыгивая на ухабах. Темнота и скорость прятали лес, превращая его в широкую белую полосу снега и черную – деревьев. Ветер дул в лицо, и очень быстро кожа стала гореть. Урсула прикрыла накидкой нос и подбородок и задрала голову к небу. В отличие от леса, звезды плыли над ними медленно и степенно. Одни – крупные и яркие – сверкали, точно камни, какими расшит лиф придворной дамы, другие казались мелкими, как мука, что оставляет след на фартуке Берты.

Кухарка весело смеялась впереди, и Урсула позавидовала ее легкости и задору. Справа Кристоф Вагнер громко свистнул, и его лошадь понеслась быстрее, так что Агата завалилась на спину в санях, показав небу подошвы своих башмаков. Ауэрхан тоже не хотел отставать: над головой Урсулы просвистел хлыст, и хотя он едва коснулся спины лошади, та рванула вперед так, что у Урсулы дыхание перехватило. Сани накренились, и на мгновение показалось, что сейчас она вылетит на снег. Где-то захохотал Харман. Урсула зажмурилась, а затем заставила себя поднять голову. «Смотри на звезды, – велела она себе. – Они никуда не спешат».

* * *

Лишь когда впереди показались огни, Урсула смогла перевести дыхание. Сани остановились у подъема на холм, на котором стояла церковь. Сама деревня оказалась маленькой – сотня дворов, не больше. Зато здесь никто не спал. По улочкам с песнями ходили ряженые, облачившись в меховые шубы и уродливые рогатые маски, как будто на дворе было не Сретение, а Двенадцатая ночь. Может, тут так праздновали конец «года слуги»?[6] Местный говор Урсула разбирала плохо и слова песен понимала лишь наполовину. Ряженые потрясали посохами, плясали, смеялись. Как, интересно, местный священник относится к таким гулянмям? Она дернула Берту за рукав и поинтересовалась:

– Здешний настоятель очень суров?

– Отец Лукас? Вовсе нет! – Кухарка подмигнула и поправила выбившиеся из косы пряди. – Молод, хорош собою, а от его проповедей не хочется спать. Не знаю, кто прислал его нам, но готова молиться за этого юношу хоть всю ночь!