Хозяйка Шварцвальда

К церкви вела дорожка из круглых гладких камней. Кто-то смел с них снег, поэтому сапоги скользили. Урсула ухватилась за подставленный Ауэрханом локоть и лишь благодаря его поддержке устояла на ногах.

Внутри церкви было светло, как днем, и сладко пахло воском. Удивительно, что здесь, в глуши, использовали восковые, а не сальные свечи. Наверное, кто-то из богатых прихожан сделал такой щедрый подарок. Уж не господин ли Вагнер? От обилия людей было жарко. Скрипело рассохшееся дерево скамей, золотом сверкал расшитый алтарный покров[7]. Урсула встала на цыпочки, чтобы рассмотреть надалтарный триптих. Никогда прежде она не видела таких ярких красок, точно их нанесли только вчера. С центральной картины взирал огненнокрылый ангел в пурпурном одеянии. Он не выглядел ни страдающим, ни отрешенным. Напротив, ангел глядел на собравшихся так, словно действительно видел их, мог заглянуть каждому в душу и прочесть, что в ней творится. Урсула опустила глаза, не желая встречаться с ним взглядом.

К ее удивлению, ряженые заходили в церковь без всякого смущения. Никто не преграждал им путь и не ругал. Они рассаживались в задних рядах, сжимая в руках посохи и ставя на колени корзины со сладостями. Ауэрхан же мягко подтолкнул Урсулу к передней скамье, где уже заняли свои места Кристоф с Агатой.

Урсула предпочла бы остаться сзади, так ей было привычнее. В Оффенбурге милостью местного священника ее семью пускали в церковь, но все равно никто не сел бы рядом с палачом. Считалось, что одно прикосновение заплечных дел мастера или его домочадцев может навлечь беду. Но здесь были другие порядки. Слуги семьи Вагнер, как вполголоса объяснила ей Берта, всегда проходят вперед. Продолжая болтать, кухарка схватила яблоко из корзины одного из ряженых в маске петуха с алым высоким гребнем. Тот очень натурально закудахтал и попытался клюнуть Берту в макушку. Она с хохотом увернулась и пошла вперед, подбрасывая яблоко в руке. Юбки ее неприлично покачивались, и зад в них казался просто огромным.

Наконец все расселись. С первыми звуками псалма двери распахнулись, и в церковь двумя рядами вошли мальчики-министранты, держа свечи высоко над головами. От их белых комжей исходило сияние. Впереди шагал нарядный священник в фиолетовом орнате, расшитом золотом, и с фиолетовой лентой на сгибе левой руки. Лицом он напоминал изображенного на алтарной картине ангела.

В детстве Урсула любила церковь и с нетерпением ждала воскресных дней. Ее успокаивали нежное пение хористов и размеренная проповедь. Но здесь незнакомая община внушала тревогу. Слишком много света и болтовни, да еще эти ряженые…. У себя дома она умела прочесть каждый взгляд, замечала каждую деталь: кто из прихожан вырядился во все новое, а кто выбивается из сил, чтобы придать обноскам приличный вид, кто погружен в свои мысли, а кто, напротив, слишком усердно делает вид, что внимает проповеди… Но все это имело значение там, в ее прошлом мире. Здесь же она ничего не понимала, как будто оглохла и ослепла.

Ауэрхан протянул ей свечу. Священник прошел между рядами, окропляя верующих святой водой. Несколько капель попали ей на лицо, и Урсула встряхнулась, как кошка.

Служба текла красиво и плавно, как река без порогов. Хотя Урсула не понимала ни слова по латыни, она пыталась ощутить всю важность произнесенного. При этом в церкви, как ни странно, не утихал шум: прихожане хрустели яблоками и передавали друг другу посыпанные сахаром крендельки, смеялись и даже ссорились. Один только Ауэрхан сидел неподвижно, благочестиво сложив руки на коленях, и слушал так внимательно, словно понимал латынь. Урсула бы этому не удивилась. Управляющий казался ей человеком ученым.

Преломив хлеб на алтаре, священник простер руки к пастве и, смеясь, оповестил всех:

– Помните: Он радуется, когда радуетесь вы! Он смеется, когда вы хохочете! Не прячьте ваш смех. Пойте, пока не охрипнете, пляшите, пока не сотрете сотню пар железных башмаков! Вот вам хлеб. И вот вино.

Урсула застыла. Мало того, что запричастная молитва была не на латыни, так она вообще не походила ни на что привычное! А вокруг уже толпились прихожане, вскакивали со скамей, торопясь подойти за причастием. Помимо облатки, здесь им давали по глотку вина. Кристоф Вагнер направился к причастию одним из первых, хотя ни накануне, ни сегодня – Урсула знала это точно – он не исповедовался. За ним потянулись и остальные домашние, как будто это было в порядке вещей. Что тут вообще происходит?! Может, в Шварцвальде свои правила?

Урсула осталась сидеть на месте. Откуда-то раздались визгливые звуки хюммельхенов[8] и мягкие переборы цитры. Кто-то уже отстукивал ритм ногой, другие принялись сдвигать лавки к стенам. Откуда ни возьмись, появились дубовые столы, заставленные закусками и кувшинами с вином. Отец Лукас наблюдал за этой суетой с отеческой заботой, временами давая указания. Урсула хотела подойти к нему и спросить, почему тут все так странно, но Харман ухватил ее за локоть:

– Ты куда собралась?

Она раздраженно сбросила его руку.