Хозяйка Шварцвальда

– Не сейчас. – Кристоф развалился в кресле, закинув ногу на подлокотник. – Мы не знаем, кому он рассказал, что отправился к нам. К тому же он со спутником, так что придется убить и его. Не смотри на меня так, ты сама притащила его сюда! Можешь не оправдываться – я не сержусь. Доктор тоже демонстрировал удивительную рассеянность, когда дело касалось житейских дел, а не ученой премудрости. Так вот, мы с Ауэрханом уверены, что он не стал бы заявляться на мой порог без защиты. Я не собираюсь убивать его этой ночью, но он подкинул мне одну интересную мысль…

Агата попыталась скрыть разочарование, но могла особенно не стараться. Когда Кристоф Вагнер говорил, мало что могло отвлечь его. По его словам, Рупрехт Зильберрад давно понял, что охота на ведьм в Ортенау не поможет ему по-настоящему высоко взлететь. Надо было попробовать что-нибудь другое. Зильберрад верил, что грядет война – верный друг предприимчивых ловкачей вроде него. Он даже поделился с Вагнером своими планами отправиться в Гамбург, где собирался скупать оружие, серу и селитру – самую ценную вещь на войне.

– Это навело меня на мысль. – Кристоф повернулся к Ауэрхану: – Давненько мы с тобой, мой друг, не приводили в порядок наши дела. Пара лишних домов нам не повредит, ведь так?

Когда-то Агата верила, что Ауэрхан способен просто осыпать Кристофа рейсхталерами с ног до головы, стоило тому щелкнуть пальцами. Позже она выяснила, что демоны так не поступают. Они не могут сделать деньги из воздуха. Скорее показывают тебе подвернувшиеся возможности и помогают ими воспользоваться.

– А где сильнее всего падают цены на имущество? – вопросил Кристоф.

– Там, где люди не хотят жить? – предположила Агата.

Вагнер расплылся в улыбке, довольный ее догадкой.

– Именно, девочка моя! Ауэрхан, где сейчас свирепствует чумное поветрие?

– Я слышал, в Эльвангене дела совсем плохи.

– Чудесно! Туда мы и отправимся, – Кристоф хлопнул себя по коленкам, а затем внезапно посерьезнел. – И вот что, Агата… Не переживай насчет Зильберрада. Как только это будет безопасно, я велю Ауэрхану разорвать его и развешать кишки по ближайшим соснам, только ради твоей улыбки.

Демон прочистил горло, как будто собирался что-то сказать, но в последний миг передумал.

* * *

Урсула пролежала неподвижно всю ночь. Она осталась в том же положении, в каком ее бросил Зильберрад: поперек кровати, голова на самом краю, юбка задрана до подмышек, – и встала только тогда, когда в комнату проник блеклый утренний свет. Поленья в камине прогорели до серых пепельных коробов.

Между ног у нее запеклась кровавая корка, живот болел нестерпимо. В голове звенела пустота. Стараясь лишний раз не дотрагиваться руками до кожи, Урсула вытянула из спутанных волос ленты и бросила их на пол. Достала из-под кровати ночную вазу и помочилась, поскуливая от жжения. Будь это пыткой, палач позаботился бы о ее ранах, промыл их и перевязал. Отец всегда серьезно относился к этой части работы – чинить он любил больше, чем ломать.

Тело слушалось плохо. Держась за стены, Урсула спустилась к конюшням. Лошади дремали в своих стойлах. Она знала, где лежит веревка и где отыскать низкий стульчик, на котором Харман чинил сбрую. Дочь палача умеет то, что невдомек другим девушкам. Когда матушка не видела, Урсула повторяла за отцом эшафотный узел.

Быстрее, быстрее, пока весеннее солнце не разогрело воздух и не вернуло ей разум! Тело содрогалось от озноба, но руки помнили свое дело. Жесткая пенька терлась об укусы на шее. Когда она встала на краю шаткого стула, Гектор из стойла посмотрел на нее большими человечьими глазами. Отец рассказывал, что иногда приговоренных приходится с такой силой толкать с лестницы, что палачи и сами летят вслед за ними. Урсула пыталась молиться, но молитва застревала внутри. Да и какой теперь в этом смысл? Хорошо, что не видно неба. Нестерпимо было бы расстаться с весенним небом…

Она с силой толкнула ногами стул, но в то же мгновение что-то с размаху врезалось в нее. Веревку рассекли ножом, и Урсула упала спиной на пол. На ней снова кто-то лежал, и она начала отбиваться изо всех сил, царапаясь, как дикая кошка.

– Урсула! Урсула, это я!

Открыв глаза, она увидела лицо Хармана. Должно быть, он только что вернулся из Фрайбурга и решил первым делом проведать лошадей.

– Что случилось?!

Его взгляд упал на следы зубов у нее на шее, потом на пятна крови на юбке, и Харман все понял. Его лицо побелело. Он усадил ее рывком и прижал к себе. Тогда что-то треснуло у нее в груди и полилось наружу. Урсула сидела с обрывком веревки на шее и рыдала, захлебываясь и скуля, как раненая собака. Харман укачивал ее в своих больших крепких руках и что-то шептал. Если бы получилось с веревкой, она бы уже была на полпути в ад, потому как нет греха тяжелее. Харман уберег ее от самой большой ошибки в ее жизни.

Урсула затихла, но конюх все равно раскачивался, держа ее в объятиях, и тоже плакал. Его слезы капали ей на макушку.

– Я знаю, кто это сделал.