Рыбачить на озере не перестали, а меру все теперь соблюдали. Один Аким в озере без страха рыбачил, рыбацким счастьем всех дивил. Дом свой на заулке Щучья воложка он к зиме подправил — венцы сменил, крышу железом покрыл. Зиму в избе своей жил, но на рыбалку на озеро каждый день хаживал. И в лютые морозы без рыбы не возвращался. А с весны опять в домушку дощатую на озеро переселился.
Слухи потом пошли, что все деньги, рыбной торговлей вырученные, Аким Сомов на жемчуга да самоцветы тратит, самые дорогие и красивые украшения скупает. А живёт один — бобыль бобылём. Знать, кубышку от жадности копит. Люди, до чужого добра жадные, на руку нечистые, в избу Акимову забирались много раз. А там и взять нечего — просто да бедно внутри. Всё подполье перекопали, весь чердак переворошили. И избёнку летнюю на озере в отсутствие хозяина обыскивали. Да ничего не нашли.
Только те рыбаки, кому русалка вновь показывалась, примечать стали, что вся она жемчугами да самоцветами украшена. Один к одному сложить многие могут.
Народ окрестный на купца Акима стал с опаской поглядывать. А тут ещё Аким с лица меняться стал. Глаза вовсе из орбит вылезли, губищи — в пол-лица, сом сомом.
Купец очередное ожерелье прикупил, из лавки вышел. Видел покупку один лиходей. Вслед за Акимом пошёл. А купец не в заулок к своей избе, а к озеру идёт. Подошли к самой воде. Поднял злодей руку с ножом над спиной купчины. А из воды русалка показалась, в глаза убийцы посмотрела. Закричал тот от боли и ужаса, за глаза схватился. Ослеп навечно, словно огнём глаза ему выжгло.
А Акима с того дня в Городце больше не видали. Пропал купец.
Зато в озере Спасском стал ещё и водяной рыбакам мерещиться. Да до того страшён — глазастый, губастый, тиной зелёной заросший. На пустом месте века подряд не будут байки сочиняться. Жизнь полна загадок. А вот чудеса от скуки да глупости людской тускнеют и с глаз исчезают.
Назвали заулок Щучья воложка переулком Започтовым. Ни разливов теперь волжских вольготных, ни щук под окнами, ни чудес очевидных. Только память и осталась.
Но озеро-то никуда не делось, всё там же синеет. Тайны свои прячет.
Яблоко от яблони недалеко падает. Но и из всякого правила исключения есть. Жил в Городце недалеко от Спасского храма купец Егор Нилыч Кашин. Имел лавку, пряники медовые пёк.
Небольшая пекаренка-пряничная прямо во дворе дома стояла, от выпекаемых сладостей дух шёл на всю округу. В базарный день в Городце какой только выпечки на лотках не красовалось: калачи да баранки, пироги румяные, все с начинкой неплохой — мясом, рыбой, требухой. А уж пряников столько — глаза разбегаются: и простые, и печатные, и мятные, и ореховые, и 6омбошки[8]
, и канфарки[9], и гуськи с красным хвостиком, и косячки с изюмом.Калашно-пряничные ряды мимо не пройдёшь — нос сам насильно приведёт, такие запахи от свежей выпечки по улице разносятся. Товар сладкий не только в Городце спросом пользовался, по всей России Городецкими пряниками торговали. Так что работы и большим, и маленьким пекарням хватало. И у купца Кашина дело ладилось, душу радовало и доход приносило.
Дом у Егора Нилыча и супруги его Агафьи Тихоновны был в полтора этажа — с полуподвалом. Со стороны улицы и парадная дверь, и вход в лавку располагались. Место для торговли бойкое — по дороге к храму Спасскому. Сад небольшой позади дома прятался, и лишь одна яблонька сбоку у ограды по осени прохожих красотой радовала уж очень яблоки на ней висели яркие — с одного бока жёлтые, с другого — ярко-малиновые, за это прозвали дерево Малиной. Да и на вкус яблоки на Малине — сладкие да ароматные.
И две дочери у Кашина — что яблочки наливные. Подросли да заневестились. Обе белокожие, румяные, статные. Настасья на годок постарше сестры, русоволосая, сероглазая, тихая да скромная. А младшая, Варвара, черноволосая да кареглазая, бойкая и смелая. Совсем не похожи друг на друга сестры, ни внешне, ни характером. Матушка, и та удивлялась.
— И в кого у нас Варюшка? Огонь, а не девка! Собой хороша, а что-то тревожно мне за неё. Уж больно жестокосердна с измальства.
Что правда, то правда — доставалось от Варвары всем в доме: и кошкам, и собакам, и прислуге Пелагее, и сестре Настеньке. Как рассердится на что, удержу нет, кричит, ругается, дерётся. Лишь отца с матерью побаивается. Зная, как Варвара завистлива, Агафья Тихоновна старалась ей угодить и нарядами, и украшениями больше, чем Насте.
— Настенька потерпит да простит, голубиная душа. Лишь бы скандалов в доме не было. А то слухи пойдут.
Но Варвара от этого предпочтения ещё больше избаловалась да загордилась. Не угодить ей. У кого желчь во рту, тому всё горько. Как ни старалась Агафья Варварин характер исправить да от соседей скрыть, но шила в мешке не утаить. Добрая слава лежит, а худая — бегом бежит.