Хозяйка «Волшебной флейты» (СИ)

– Я не богат, и у меня нет какой-либо существенной власти, нет связей при дворе… Мне, в сущности, нечего вам предложить, Татьяна Ивановна, кроме жалования полицейского дознавателя и более чем скромного дохода от фамильного имения. Но я люблю вас, и всё моё желание – лишь защитить вас от тех, кто, как граф Черемсинов, захотят упрекнуть вас в отсутствии доброго имени.

– Платон…

– Не перебивайте, прошу! Если завтра на рассвете меня убьют, вы останетесь вдовой графиней Городищевой, а это, уверяю вас, лучше, чем быть незамужней госпожой Кленовской, которую всяк норовит обидеть. Ну, а если не убьют, вы свободны делать то, что пожелаете, безо всяких обязательств передо мной.

Мне захотелось стукнуть его. Просто стукнуть кулаком по дурной башке! Нет, ну как так можно?! Если меня убьют… Безо всяких обязательств… Вот засранец! И за что я только люблю его?

Выдержав мстительную паузу после его последних слов, я спросила вежливо:

– Теперь можно говорить?

– Я весь внимание и жду вашего ответа, Татьяна Ивановна, – сказал Платон, почти не дыша. Я хотела выдать что-нибудь ехидное, вроде: «Вы идиот, Городищев!», а потом обругать его за глупое самоедство, но в последний момент сдержалась и ответила только:

– Я согласна и на обязательства, Платон Андреевич. И на всю жизнь.

Он собирался возразить что-то, но я приложила пальцы к его губам и сказала:

– Молчите и ведите меня уже замуж, пока на мне такое красивое платье!

Он помог мне сойти на землю, и показалось, что пробормотал нечто вроде:

– Потрясающая женщина…

Но я решила не обращать на эти слова никакого внимания. У него ещё будет время убедиться в том, что потрясать я умею. А ещё сотрясать и вытрясать. Но это позже, намного позже, когда пройдёт первая эйфория от семейной жизни…

Если его не убьют завтра на рассвете.

Мы вошли в церковь рука об руку. Волнение охватило меня. Я замуж выхожу, и не просто выхожу, а венчаюсь! Мама дорогая! Как же я так? Да и можно ли? Я же по местной религии некрещёная…

Ожидая увидеть в церкви попа или как у них это называется, очень удивилась, когда от алтаря к нам повернулась женщина в рясе. Была она очень молодой, лет двадцати пяти, чуть постарше меня. Ряса и тёмный платок, скрывающий волосы – ну чисто монашенка! Однако Городищев обратился к ней почтительно, хоть и взволнованно:

– Матушка, обвенчайте нас.

«Матушка» совсем не вязалось со внешностью, но женщина благосклонно кивнула, спросила мелодичным голосом:

– Свидетелей-то привели с собой?

– Нет, матушка. Нет у нас свидетелей…

– Порфирий может, – заикнулась я. Платон сжал мою руку:

– Да, есть один свидетель!

Он позвал кучера, который появился в церкви и застыл на пороге, сняв шляпу, прижав её к животу. Видно было, что он жутко смущён и не знает, как себя вести. Но матушка улыбнулась ему, подбадривая, а потом спросила:

– Как звать вас, дети мои?

– Платон и Татьяна, – ответил Городищев.

– Дочь моя, не обещалась ли другому жениху?

– Нет, – сказала я, и голос мой дрогнул. Как будто этим ответом я перешагнула порог, отделявший меня от законного брака.

– Желаешь ли взять в мужья этого мужчину, именующего себя Платоном, искренне и с любовью?

– Да.

Ещё один шаг. В омут с головой…

– А ты, сын мой, не обещался ли другой невесте?

– Нет, – твёрдо ответил мой полицейский.

– Желаешь ли взять в жёны эту женщину, именующую себя Татьяной, искренне и с любовью?

– Да, матушка!

– При свидетеле да соединятся ваши души пред лицом Богини, вечной и всемогущей, дабы могли вы пред людьми быть мужем и женой в любви и преданности до самой смерти. Аминь, дети мои.

– Аминь, – повторил Платон, поворачиваясь ко мне. – Вот и свершилось. Вы моя жена, Татьяна Ивановна, а я ваш муж.

– Аминь, – сказала я, чувствуя, как внутри всё сжимается от предчувствия неотвратимого счастья и беды.

* * *

Мы вошли в маленькую комнату Платона Андреевича молча, держась за руки, как первоклассники на линейке. Старуха-консьержка выползла было квохтать, что нельзя, что только до одиннадцати, что выселит жильца, если он будет нарушать, но Платон Андреевич с поклоном объяснил, что женился и теперь его жена, то бишь я, останется жить здесь. На что бабка с ворчанием удалилась. Я поняла, что ей в принципе противны всяческие вселения, жена или не жена.

Обращать на неё внимание мы не стали. А когда за нами закрылась дверь, Платон сказал:

– Прошу прощения, что не могу предложить вам большего. Но всё изменится.

Я пожала плечами. Веер мешал мне, и я положила его на стол рядом с лечебными камнями. Посмотрела на аккуратно застеленную кровать, нервно усмехнулась:

– Наверное, мне нужно стесняться и бояться первой брачной ночи…

Платон подошёл сзади, его ладони легли на мои плечи, согревая, и он сказал тихо:

– Вчера ночью вы не боялись и не стеснялись, Таня.

Губы коснулись шеи, и я задрожала. Не от страха или стеснения – от нахлынувшего возбуждения! Повернулась к нему, оказавшись в кольце рук, и ответила:

– Да уж, я не люблю все эти ролевые игры.