Хозяин берега

С возвышенности Знаменитых Географов на мгновение открылась центральная часть города, окруженного с трех сторон скалами; ниже, науровнезаводскихтруб. у подножия, двигался крохотный, словно игрушечный, тепловозик. Мелькали ставшие привычными похоронные автобусы городских маршрутов. А дальше, близко к воде, виднелись стайки портовых кранов, насыпи щебня, грузовые и рыбоохранные суда.

Еще несколько минут — и мы снова были на набережной.

За нами не было "хвоста".

Капитан "Спутника" встречал нас на трапе.

— Здорово, Садык. — Антонов отдал честь задержанному, потом почтительно поздоровался за руку.

— Здорово, адмирал! — гаркнул Баларгимов. — Здесь-то меня, надеюсь, накормят?

— Что-нибудь найдем… — Антонов взглянул на меня.

— Не сейчас, — отвел я его невысказанный вопрос. — Обед на берегу. И сразу потом отдадим швартовы…

— Маршрут прежний? — уточнил Антонов. — Тот берег?

— Нет. Мы должны выйти по курсу "Советской Нахичевани". Они предупреждены. В море следует обеспечить переход арестованного вместе с конвоем на паром.

— Я готов, — только и сказал Антонов.

— Старший конвоя — мой помощник. — Я показал на Балу. — В мое отсутствие он исполняет обязанности водного прокурора участка.

— Во сколько вас ждать?

— Если в течение двух часов нас не будет, поездка автоматически отменяется.

— Понимаю. — Антонов учтиво наклонил голову, ее положение при этом практически не изменилось, а щеки еще больше покраснели.

Я проехал через центр, мимо казаха, торговавшего дынями. Утром, когда я приезжал к Фурману, перед ним лежало четыре дыни, к вечеру осталось три. Но это не смущало его, и завтра он был готов продолжать свою малоэффективную торговую деятельность.

Я высадил следователя. Гусейн был рад тому, что не едет в командировку.

— Спасибо, Игорь Николаевич.

Я еще несколько минут покрутил по близлежащим улицам и взял курс за город.

— Так мы куда? — Шеф лодок был озадачен. — На метеостанцию?

Мы миновали показавшиеся на берегу здания, вблизи которых был убит Пухов, а потом и место, где стоял когда-то город, нанесенный на карты. Недостоверность здешней жизни, которую я постоянно со дня своего приезда ощущал, шла именно отсюда.

Пыльный участок суши. Несколько проложенных под землей труб, в которых слышен рев каспийской воды. Полный бред. Город, положенный в плотину.

Там, внизу, печи, которые топили хозяйки, стены кухонь и спален; священные домашние очаги; лестницы домов, на которых играли дети, мостовые, перекрестки — все, что сначала вошло в жизнь, а потом разом, бессмысленно, сброшено было в поток

"Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…" — сказал поэт.

"Ничего не осталось, — снова подумал я, — только рытвины, искореженная земля".

Я свернул к берегу. Тихие овцы лежали на земле спинами друг к другу.

Вода в заливе слегка плескалась, несколько выступавших из моря огромных черных камней метрах в трехстах от берега казались игрушками, плававшими в детской ванне.

— На сигарах пойдем? — Браконьер догадался, а может, просто заметил в темноте дюралевые баки, соединенные с лодкой. — Только сними с меня наручники, прокурор! В наручниках мне как-то непривычно.

— Сниму. Обязательно.

Я обрадовался по-настоящему, когда увидел впереди Мишу Русакова с его разбойной лодкой.

Все было уже готово к отплытию. На баке я заметил прорезиненные комбинезоны, какие носят обычно на сейнерах. Тут же лежали еще три пропахших морем и рыбой тяжелых рыбацких ватника. Я предпочел бы, чтобы они оказались заодно и пуленепробиваемыми.

— Оружие взяли? — продолжал интересоваться Баларгимов. — Если они догонят, без автоматов нечего делать! Перетопят, как котят…

— Не перетопят, — заметил Миша.

Он обернул пленкой привезенные с "Александра Пушкина" кассеты, спрятал в носовом отделении.

Надсадно кричали голодные чайки.

Бала напряженно вслушивался. Я не мог рассмотреть выражение глаз за темными стеклами очков.

— Ты останешься, Бала, — сказал я. — У меня дела на том берегу…

— Но, может, я… — возразил он.

— Ты отведешь машину. Все!

Я снял с Баларгимова наручники, подождал, пока он затянет комбинезон.

Мы отчалили на веслах. Отойдя за камни, Миша Русаков поочередно, один за другим, врубил все четыре мотора "Суд-зуки".

Море наполнилось гулом.

Несколько лысух поднялось в воздух. Они разбегались, низко, словно гидропланы, касаясь воды. После их разбега на поверхности некоторое время еще оставались полосы — подобие взлетных.

Ночь пала сразу — полная невидимых брызг, темноты и ветра. Мы держались в стороне от путей, какими обычно пользуются суда, ориентируясь по звездам и компасу. Интересно: провожала ли меня и моя пухлогрудая сизокрылая синекура?

Мы шли быстро, отбрасывая назад клочки разорванной голубоватой пены, пузырившейся, словно в огромном стиральном корыте.

Один раз нам показалось, что какая-то лодка движется нашим курсом неподалеку от нас.

Миша усилил обороты.

Мы были одни — три крохотные личинки в глубине бескрайней Вселенной, держащие курс на плывущую в толще вязкого неба Рыбацкую звезду.