Хозяин болота

Еще немного и Завхоз бы отправился на болото проверить; но вовремя протрезвел. Если бы такой указ вышел, то в Алейке обязательно появился бы приезжий человек и незамеченным бы уж никак не прошел. В поселке же не то что кто чужой оказался в эти дни, — наоборот, один свой потерялся — Пухов. Сколько уж времени прошло, а на двери все висит и висит красный от ржавчины замок.

В тот день, дождавшись Ирину, Никита Иваныч первым делом спросил:

— Чего это бульдозера нынче не гудят?

— Не знаю, — легкомысленно пожала плечами она и торопливо достала из этюдника кусок холста. — Гляди, папа.

Дед Аникеев посмотрел и отшатнулся. С полотна глядел на Завхоза начальник мелиораторов Кулешов. Чуть прищуренные глаза, крепкие сухие щеки, раздвоенный подбородок… «Как живой, собака! — подумал Никита Иваныч. — Ишь, уставился…»

— Ну и как тебе? — ликуя, спросила Ирина. — Мне еще осталось довести кое-что, прорисовать детали… Портрет будет называться «Мелиоратор Владимир Кулешов».

— Нашла кого рисовать, — сердито протянул Никита Иваныч. — Он же — вредитель!

— Эх ты, — обидчиво бросила дочь и, схватив картину, повесила ее на гвоздь, под божничку. — Ты не знаешь, а говоришь.

— Убери его из дому! — вскипел Никита Иваныч. — Глаза в его не видели, тьфу!

— Да? — скандально спросила Ирина. — Может, ты и меня в своем доме видеть не можешь? Мне тоже убраться?

— Тише-тише, — забеспокоилась Катерина, виновато поглядывая на обоих. — Не перечь отцу, не противься — вынеси.

— Ну уж спасибо! — отрезала дочь. — Будет висеть здесь, пока не высохнет!

Она метнула взгляд на портрет и неожиданно ослабла, губы ее затряслись. Закрыв лицо ладонями, Ирина присела у стола и заплакала. Аникеев понял, что обидел ее, что накричал-то зря. Черт с ним, пускай висит, можно в этот угол и не смотреть. Ирине, может быть, только счастье посветило, как увидела она Хозяина. Заметно ведь, как дело с рисованием на поправку идет. Вон портрет Пухова висит — давно ли рисовала? Пухова там и не узнать, генерал какой-то, если по форме судить, а по лицу — Кощей бессмертный морщинистый и зеленый. Да и Видякин не лучше… А этот осушитель, ишь какой бравый вышел!.. Глядишь, и личная жизнь наладится. Вдруг да замуж еще выйдет?!

Он неуклюже приобнял дочь.

— Ладно, ну чего? Ну, пускай висит, мне-то что. Он только болото контромит, журавлей пугает — плохо…

Ирина повсхлипывала еще и утерла слезы. Никите Иванычу показалось, что он прощен и счастье дочери восстановлено, однако судьба готовила ему новые испытания, и это все были еще цветочки.

Через день, когда истек последний отмеренный дедом Аникеевым срок разбора его жалобы, Ирина заявила, что придет гость и надо протопить баню. День был субботний.

— Какой гость? — ничего не подозревая, спросил Никита Иваныч.

— Володя Кулешов.

Никита Иваныч сел на лавку, и в голове его протяжно зазвенело. Вот тебе и на, думал он, пытаясь сопоставить, как все это будет выглядеть: сам Видякина укорял, что тот нанялся за яму под омшаник дрова рубить и бабу свою поварихой послал. Теперь он, Никита Иваныч, станет принимать Кулешова, мыть его в своей бане, кормить и поить! Вот уж ни в какие ворота!..

«А куда денешься? — уныло продолжал соображать он. — Дочь родная приглашает, Ирина, единственная дочь. И так от дому отбилась, в городе живет. Хорошо на лето приезжает. Воспротивься — так ногой не ступит. Характерная, настырная, что задумает — вынь да положь. И в кого только уродилась?..»

«Стыд-то какой! Жалобы писал, народ булгачил… — стонал про себя Никита Иваныч. — С ружьем на дорогу выскочил. А теперь нарушитель этот вроде как в дочериных ухажерах. Не зря ж она рисовала его, супостата… Ведь сразу все узнают… Вот уж посмеются!»

«… А скажут — болото пожалел, за птицу заступился, — носились мысли в голове у старика. — С родной дочерью вон как обошелся! Ее и так, мол, замуж не берут, пожалеть надо…»

До самого вечера Никита Иваныч терзался сомнениями и так и этак прикидывал, а потом махнул рукой — делайте как хотите!

Катерина поспешно схватила ведра и стала носить воду в баню. Потом дровишки сухие, березовые, отобрала и унесла. Сбегала за огороды веников наломать да прямо при Никите Иваныче все зеленые сережки с них пообрывала, чтобы тело в бане от сережек не чесалось. Никита Иваныч тоскливо посмотрел на суету старухи и полез в подпол, где стоял логушок с медовухой. Сел возле него и, открыв краник, пососал. Медовуха была старая, еще зимней заводки, и в подполье было хорошо, темно, сухо, только гнилой картошкой чуть шибало. Никита Иваныч пососал еще и закурил.

— Куда-то отец наш пропал! — раздался наверху голос Ирины. — Я хотела попросить его, чтобы он меда в сотах нарезал. Володя говорит, никогда не пробовал.

— Тихо, — громко зашептала Катерина. — В подполе он. Не трожь ты его. Вишь, как чижало ему.

— Ага! — возразила дочь. — Он сейчас там нахлещется медовухи, а кто Володю в баню поведет?

— Один-то он не сходит разве? — безнадежно спросила старуха. — Вместе отправлять их боязно…

Никита Иваныч еще раз приник к крану, отдышался и крикнул:

— Не егозитесь там, свожу я и попарю! Ох и по-па-рю-ю-ю!