Хозяин болота: повести

Он бессильно опустился на бревно, шаря вокруг себя руками в поисках кисета. Ирина медленно вышла на дорогу и пошла, загребая сапогами густую дорожную пыль. На забытом ею холсте журавли поднимали в небо птенцов, почти не оперившихся, пугливых и слабых. Один птенец падал и, наверное, кричал от страха, но отец подставлял ему свои крылья и тянул, тянул в небо…

Никита Иваныч несколько минут смотрел на картину, затем уронил голову и заплакал.

13

Возвращался он поздней ночью. Осторожно крался по улице вдоль заборов, таща за собой велосипед со спущенными шинами. Алейка притихла, насторожилась, словно подкарауливала кого то. Замолк даже коростель на лугу, и собаки в редких жилых дворах притихли. Думал ли Никита Иваныч, что под старость вором будет ходить по своей деревне? Да он-то, Аникеев Никита Иваныч, не вор! Его обокрали, его опозорили!

На болоте Кулешов хозяйничает. И что будет еще с болотом — неизвестно. Бумага в кармане, но от нее воды в болоте не прибавится, и журавлей ею не удержишь. С Кулешовым, с этим кобелем, схватился и побитым оказался. Его же потом в баньке парил, медовушкой поил, а он дочери пузо сделал и теперь, видно, замуж брать не хочет. Ирина — девка гордая, вот и мелет теперь, дескать, сама за него не хочу! Ясно, почему — не хочу. Так ведь, дура, суразенка мечтает принести! Дожился Аникеев Никита Иваныч, по всем статьям расколот…

«Ну хрен вот! — разозлился Никита Иваныч и вышел на середину улицы. — Буду я ходить и прятаться! Всю жизнь не прятался и битым не был!»

— Э-э-о-о! — по-дурному заорал он на всю деревню. — Притихли, сволочи! Спите спокойно? Ну спите, спите!..

Изба старика была уже рядом. У калитки, на скамейке, он увидел Катерину, закутанную в шаль. Довольный чем-то Баська вынырнул из тьмы и по-рабски лизнул руку.

— Пшел! — крикнул на него Никита Иваныч и замахнулся.

— Тише, тише, Никитушка, — запричитала старуха. — Люди-то спят, ночь на дворе…

— Чего? Ночь, говоришь? — взревел старик. — Теперь мне шепотом говорить?! На-ко! Хватит, нашептались! Пускай все слышат.

— Что ты, что ты, — уговаривала Катерина. — Неудобно же. Пьяный ты, что ли?

— Все! — Никита Иваныч приподнял велосипед и трахнул его об дорогу. — Болото зорят — мы шепчемся! Дочь родную позорят, а нам все неудобно?! Шиш вот! Все хозяйничают вокруг, распоряжаются, губят живье, а нам — неудобно?! Кто мы тут, в Алейке, я спрашиваю? Квартиранты? Гости какие?!

— Угомонись ты, Никита, ради бога! — морщась и опираясь, молила Катерина. — Человек-то заснул токо…

— Пускай слышат! Ты мать Ирке? Мать, спрашиваю? Или тетка чужая? — старик пнул вертящегося у ног кобеля. — А чего тогда этого юбошника привечала? Кормила-поила? А? И я с тобой, в баньке его парил!.. Ну, жди, теперь суразенок будет! Внучо-ок!

— Ну-ка замолчи! — неожиданно сурово произнесла Катерина. — Чего раздухарился-то? Чего орешь?.. Носили тебя черти где-то целый день, а пришел, так еще и орет! Гляди-ко, напугались. Гроза да к ночи… Ты бумагу из Москвы получил? Получил. Вот и ходи довольный.

— Утешили меня бумагой! — выкрикнул Никита Иваныч, однако уже не так громко. — Радуйся, дорогой товарищ Аникеев, журавли твои в почетную книгу записаны!.. А мне с ихней книгой в сортир! Птица что, в книжке жить станет? Может, ей гнездо бумажное сладить?.. И-их-х… Распугали, потравили соляркой, а потом охранять? Кого?..

— Птицу-то пожалел, — оборвала его старуха. — А что дочь одна-одинешенька, так слова доброго не скажешь. Я сколь слез пролила? Ты-то пришел с болота, хряпнулся спать — только пузыри отскакивают. А мы с Ириной обнимемся на чердаке да плачем, плачем… Легко ли ей, подумал?

— Кто ей не дает, как все люди, замуж пойти? — снова взвился Никита Иваныч. — Плачем!.. Теперь вот плачешь, на всю деревню позор!..

— Детей рожать не позор, — отрубила Катерина.

— Во! Ты ее и научила. Вырастила!.. Слышать больше про нее не хочу! — старик дернул головой и выматерился. — Чтоб духу ее в Алейке не было! Завтра же пускай уматывает, живописица.

Старуха сверкнула глазами, хотела сказать что-то резкое, решительное, но в это время на чердаке послышался приглушенный, сдавленный всхлип. Никита Иваныч плюнул, выругался еще раз и сел на скамейку. Катерина скользнула взглядом по старику и, тяжело сопя, полезла на чердак. В такие минуты, знал Никита Иваныч, чуть тронь — взорвется как бомба, так ахнет — век не помириться.

Долго сидел Никита Иваныч, слушая неясный шепот старухи и дочери. Тишина по-прежнему висела над Алейкой: хоть бы собака тявкнула или петух заорал. От горьких мыслей хотелось закурить, но кисет остался на бревнах в конце деревни. Никита Иваныч терпел, посасывая желтый, просмоленный махоркой палец, но только раздразнивал себя. Плюнув, он встал и полез в избу, шаря руками темноту. Сразу за порогом горницы он налетел на табуретку и чуть не упал.

— Наставили!.. — заругался старик и зажег спичку.

На высокой деревянной кровати, утонув в перине, спал человек, в съехавших набок очках, а худая, клинышком борода его торчала вверх горстью желтой, мятой соломы…

* * *