Хозяин Древа сего

— Тебя направил Бог Живой, я вижу на тебе Его длань. Ту думаешь, случайно Он заменил тебя на Кресте?.. Я вижу… Слушай меня, брат. Завтра я умру.

— Иоши…

— Да, завтра меня убьют, Он открыл мне это только что. Вариес едет сюда, он заставит их убить. Они и так ненавидят меня за Слово. Это будет завтра.

— Я не допущу!

— На правах старшего приказываю тебе не препятствовать. Пойми же, Иегошуа, это моя радость, награда за все труды. Я устал, я хочу к Нему, и вот Он берет меня. Ты не понимаешь?..

— Нет.

— Неважно, поймешь. И это открылось мне. Слушай, Иегошуа, прозванный Варавва, слушай брата своего по крови, Иошияху Варнаву, ко Господу нашему уходящего. Настанет время, и ты сам придешь к Нему, и станешь молить о милости и прощении. И получишь их. Мужайся, Сын Разрушения, ибо возьмешь мое прозвище, и станешь Сыном Утешения, дабы заместить в этом мире меня, смиренного брата твоего, как некогда Он заместил тебя в крестной смерти. И за великие грехи твои претерпишь великие скорби и свершишь великие дела. И когда не только имя свое, но и жизнь отдашь Ему, найдется некто, кто заменит тебя. И через это обретешь покой. Не пытайся понять сейчас, поймешь в свое время. А теперь прощай, любимый брат мой. Мы еще встретимся — завтра и потом. Иди и смотри, Иегошуа.

— Прощай, Иоши.

* * *

Дый молча повернул ко входу в башню, Варнава за ним. Прошли сквозь временем выщербленный сводчатый портал, вступили на пол, выложенный неровными, явно вручную отесанными плитами. Было тихо и пусто. Свет ясного дня изливался сверху на единственный в каменном колодце предмет, достойный внимания — дерево, возвышавшееся посередине круглого зала.

Ясень, гигант среди ясеней. Старый-старый, с неохватным стволом, не утративший, однако, юношеской стройности и красоты коры, которую, впрочем, портила уродливая старая трещина, шедшая от корней почти до кроны — словно молния в незапамятные времена проложила себе путь. Несмотря на эту ужасную рану и очевидную ветхость дерева, крона казалась нежной и пушистой. Варнава явственно почувствовал, как в него проникло некое шелестящее приветствие.

— Гламурненький, правда?

Дый поворотил к нему довольный оскал.

— Неужто тот самый, — с любопытством и невольным почтением спросил Варнава, несколько воспрянувший после исцеления Суня.

— Тот, тот… — заверил Дый. — Конек мой — ясенек.

Понимая, что просто так тут ничего не делается, Варнава последовал примеру провожатого, усевшегося прямо на холодные плиты пола, из трещин которых обильно выбивалась жесткая трава, и погрузился в созерцание патриарха растений. Место было необычным: камни казались страшно древними, древнее Дыя, Шамбалы, всех Ветвей. Стены колодца нависали угрюмо, не замечая копошащихся внизу существ, одним этим суровым безразличием делая смехотворными их претензии на какое-либо могущество. Настоящее могущество, монотонно внушали они, обитает лишь здесь. Но было оно сугубо пассивным, ибо, проявись хоть толикой вовне, все и вся сметет неодолимая сила.

Однако сияние дня, наполняющее огромный каменный стакан, словно сдерживало его от опасных подвижек. В лучах победительных лучей гигантский ясень, подобно застывшему взрыву восставший из глыб, искрился изумрудной кроной.

Время остановилось. Наставшая вдруг тишина казалась абсолютной и конечной. Лишь все ярче разгоралось видение Древа.

Неведомо откуда женская фигура явилась под ним, и он чуть не вскрикнув: «Луна!». Нет, не Луна, а Майя, такая, какой он впервые созерцал ее в давно сожранной Тьмою Ветви — пышноволосая, окруженная переливающимся серебристым сиянием, высокомерно глядящая сверху вниз, держась рукой за ствол.

— А это майя и есть, — над ухом у него прошептал Дый, — Она самая, Иллюзия мира. И сама иллюзия. Смотри еще.

Варнава смотрел. Босые ноги призрачной (а может быть, и истинной) Майи помещались между чудовищных выворачивающихся из изломанных плит корней, которые были такими огромными, что женщина действительно казалась чем-то эфемерно ненастоящим среди наглядной грубой реальности. Постепенно взгляд Варнавы переключился на великие эти корни. То были Корни мира, а сокрыто в них было Начало. Именно сокрыто: взгляд лишь угадывал грандиозные движения, совершавшиеся где-то на глубочайшем уровне, куда разум человеческий никогда не проникал.

— Начало едино для Ствола и всех Ветвей.

Голос Дыя стал вдруг глухим и монотонным. Варнава искоса глянул на него и увидел закатившийся глаз на разглаженном трансом лице.

— Мы не можем видеть, что происходит там, мы не знаем Начала, — потусторонне вещал голос, который мог уже не принадлежать Дыю, да и никому вообще.

Он увлекал Варнаву в экстатические пучины, но еще больше воздействие оказывало величественное зрелище Корней. Сознание стало уплывать, утомленное созерцанием непостижимого. Варнава сомнамбулически перевел взгляд выше, где начинался Ствол.

И здесь ум его расправился, поскольку стал получать внятные образы. Перед ним развертывался бесконечный свиток, наполненный яркими картинками.