Хозяин Яузы

«В конце концов, я ведь тоже сделал доброе дело – не выдал его, – подумал Федор. – Стоило мне только заикнуться пограничникам, кто он такой, – и он был бы обречен, к гадалке не ходи. По нему давно веревка плачет. А вообще-то даже хорошо, что он пока в тюрьме, спокойней как-то. Пусть посидит – он наверняка не первый раз попадается».

От всего этого Федора разобрала такая тоска, что захотелось на люди. На следующий день он смутно помнил, что жаловался в местной забегаловке на жизнь какому-то человеку с незапоминающимся лицом. Сетовал, что любимая девушка ходит с контрабандистами. Человек внимательно слушал, поддакивал, иногда даже задавал вопросы. Видно, история его заинтересовала, и ободренный этим Федор наговорил много такого, чего сначала вовсе рассказывать не собирался.

Потом он вроде сцепился с кем-то. В общем, глупостей натворил, судя по всему, немало – удивительно, что до сих пор цел и отделался лишь парой синяков, хотя смутно помнил, что вроде дал кому-то в морду от души, да и костяшки пальцев правой руки были ободраны. И вспомнилась ему старая поговорка насчет того, что кому суждено утонуть, тот не повесится.

«Как же теперь жить, куда прибиться», – с тоской подумал Федор. Он чувствовал себя так, словно прежняя жизнь кончилась, а новая так и не началась. И вдруг понял – надо навестить Катю. Она тихая, добрая, она поможет ему разогнать тоску.

Федор старался не ссориться с бывшими подругами, поддерживать отношения, появляться в их жизни хоть изредка. Правда, большинство подруг, как только догадывались, что их перевели в разряд бывших, начинали сами форсировать события: либо закатывали скандалы, после которых только и оставалось, что расстаться окончательно и бесповоротно, либо начинали кидать заинтересованные взгляды по сторонам в поисках более перспективных спутников. И только Катя всегда, казалось, с радостью встречала его, хотя появлялся он у нее последнее время очень редко – не чаще раза в месяц, ведь нужно было как-то объяснять свои отлучки ревнивой Верке.

Катя жила на Павелецкой-кольцевой. Счастье, о котором многие мечтали в метро – получить вид на жительство на процветающей Ганзе, – выпало ей совершенно случайно, она и пальцем не шевельнула для этого. Просто оказалась еще малышкой, вместе с матерью, в день Катастрофы именно здесь, да так здесь и жила. Матери уже давно не было, она осталась одна.

Федор никак не мог понять, почему она еще давным-давно не нашла себе спутника жизни. Сама она была тихая, бледная, по-своему даже симпатичная, по крайней мере Федору нравились ее рыжеватые волосы. И в желающих разделить ее одиночество недостатка наверняка не было – именно оттого, что Катя являлась жительницей могущественного и процветавшего государства, способного обеспечить своим гражданам сытое и стабильное существование и даже карьерный рост. Поэтому многие надеялись, что, связав жизнь с одной из ганзеек, также сумеют получить, хотя бы со временем, вожделенный вид на жительство. Ведь убыль населения в метро происходила куда быстрее, чем вырастало новое поколение, и даже в ганзейском раю появлялись иной раз вакантные места. Но может, именно то, что мотивы ее поклонников были слишком очевидны, Катю и отталкивало. А Федор привлекал ее тем, что, казалось, совершенно не стремился пока осесть на Ганзе, появлялся в ее жизни изредка, внезапно, и так же внезапно исчезал. Каждый раз, направляясь к ней, он опасался, что найдет нагретое место занятым. И каждый раз с изумлением обнаруживал, что она все еще рада его видеть. «Чем черт не шутит, – думал он иногда, – может, и правда, когда-нибудь решусь остаться у нее насовсем?»

Федор уселся на дрезину, заплатил две пульки – за два перегона. К счастью, меховую курточку, добытую им в магазине возле Курской, при обыске на Ганзе не отобрали. Федор решил, что можно подарить ее Кате, а для Нели он потом еще что-нибудь найдет.

Вскоре он уже ступил на платформу Павелецкой-кольцевой. Здесь всегда было уютно. Станция была светлая, с большими квадратными проемами вместо арок. По углам проемов были намечены колонны – чем-то они напоминали Новокузнецкую, наверное, завитушками. А на стенах приглушенно-красным цветом, почти коричневым, были нанесены полоски и галочки, складывавшиеся в нехитрый рисунок. Лампы светили мягко, но света было вполне достаточно для тех, кто находился в большом зале, склоняясь над рабочими столами, где были разложены какие-то детали.

Дрезины здесь ходили лишь по одному пути, а на другом находился полный состав. Часть была переоборудована под жилые отсеки, и окна их были зашторены, а в некоторых вагонах можно было разглядеть сидящих людей, склонившихся над пишущими машинками. Табличка над дверьми гласила «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ОФИС».