Хозяин теней

Его и Нессу привезли в город, втолкнули в погреб заброшенного паба и забыли об их существовании. Снаружи кричат горожане, всю ночь раздается шум и грохот. В воздухе стынет угроза. Страх и паника въелись в кожу, закрались в сердце. Вдох – они ширятся. Выдох – сужаются и на мгновение гаснут.

– Серлас, – зовет Несса. – Ты должен пообещать мне.

Их заковали в цепи и растащили по разным углам. Серлас содрал запястья, пытаясь стянуть с рук оковы, вывихнул ногу и разбил подбородок о железный поручень, держащий его на привязи, точно пса. Пес он и есть – слабый, безвольный.

Сидеть ему в углу и тихо скулить.

В погребе одно узкое окно. Свет, разделенный на три квадрата железными прутьями, падает на ноги Нессы. Больше Серлас ничего не видит – только босые ноги, сбитые в кровь долгой дорогой до города.

Их привели прямо в ночных сорочках и бросили сюда, как жалких зверей.

По виску Серласа стекает пот вперемешку с кровью. Он получил по голове дубиной от кузнеца Финниана и впал в забытье, как только шагнул в город через главные ворота. Сонные горожане уже наводнили улицу, в толпе, поджидавшей их, даже показались дети. Очнулся Серлас уже в погребе, закованный в металл, словно фомор.

– Ты должен пообещать мне, – повторяет Несса твердым, не в пример ему, голосом. – Дай слово мне, Серлас!

– Лучше погибнуть! – кричит он в ответ темноте. Постылые слезы уже застилают ему глаза и мешают рассмотреть даже то немногое, что осталось.

– Нельзя, – шепчет темнота. – Тебе теперь нельзя умирать.

– Несса…

– В том, что случилось, нет твоей вины, – говорит она тихо и ласково, как ребенку. Как Клементине. – И не тебе за все отвечать.

– Пожалуйста, Несса.

Наверху что-то грохочет, гремят тяжелые шаги. В потолке открывается деревянный люк. Звучит одно только слово:

– Пора.

* * *

Боль одолевает такая, будто на нем не одна глубокая рана, а сотни. Тело горит, как в огне. Его кинули в костер и сожгли под одобряющие крики толпы?

Вряд ли он хоть когда-то испытывал страдания, схожие с теми, что обрушились на него в августовскую ночь 1800 года, но сейчас вдруг кажется, что все, происходящее теперь, отзывается в нем гораздо сильнее.

Чертов ублюдок Палмер. Его удар пришелся на старый незаживающий шрам, в излом ребер, всегда срастающихся неправильно. В самое слабое его место.

Как знал, куда бить, гаденыш.

– Ты больной, – припечатывает Клеменс, утирая пот. Или это слезы блестят у нее на щеках? – Я не стану этого делать, я не врач.

Ее смартфон Теодор затолкал под кресло, но если вдруг она решится позвонить по городскому, он не успеет ее остановить. До телефонной трубки – десяток футов. Клеменс в два прыжка одолеет это расстояние, а вот Теодор не сможет сделать и шагу.

– Послушай…

– Не проси о таком! – взвизгивает она. Даже в теплом свете ламп ее лицо бледнее самой луны. Фокусироваться на нем все сложнее: реальность растекается, точно вода, мутнеет и гаснет, становится незначительной. Он уже потерял достаточно крови, чтобы понимать: забытье близко, а в нем, как в темном омуте, уже поджидают прошлые страхи и ужасы.

Крики горожан ирландского городка. Душная ночь, пылающий в центре площади костер. Ведьма, ведьма! Он вновь увидит все это сквозь оконную решетку и будет биться в истерике и метаться по иссушенному засухой погребу. И выть, словно пес.

– Клеменс, – с трудом выговаривая ее имя, цедит Теодор. – Кроме тебя я никого не могу просить о помощи. Ты это понимаешь?

Она замирает и, всхлипнув, прижимает руку ко рту. На миг вынырнув из щупалец мрака, он видит, что у нее дрожат пальцы.

– Ты меня понимаешь?

Клеменс. Бледная девушка со строгим взглядом, целеустремленная упрямица, острая на язык. У нее русые волосы, смугловатая кожа, серо-зеленые глаза. Она не похожа на Клементину. Ни взглядом, ни жестом.

За что высшие силы послали ее Теодору? У судьбы странное чувство юмора.

– Клеменс, послушай, – шепчет он. – Я не умру. Слышишь меня? Я не умираю, я уже говорил тебе. Но ты должна спасти меня от мучений. – Она морщится, мотает головой. Не понимает. – Вытащи из меня этот чертов нож.

По холодеющим пальцам рук и ног, по ознобу, пробирающему до костей, он знает, что потерял литр крови. Прижатый к открытой ране старый плед уже насквозь пропитался ею, и она не останавливается. Если извлечь лезвие, рана не закроется, но от потери крови он не умрет – такое уже случилось однажды и не убило его.

– Одному мне не справиться, – говорит Теодор. – Клеменс. Пожалуйста.

Она судорожно вздыхает и поджимает губы.

– Хорошо, – кивает она. И добавляет, будто себе: – Окажись бессмертным, Теодор, иначе…

Он облегченно закрывает глаза. Голову тут же наводняют все видения прошлого разом – боль, крики, дым, стертые запястья рук, запах гари – так что приходится вытаскивать себя из их тягучего омута.

– Что мне делать? – спрашивает Клеменс. Ее бледное лицо маячит перед Теодором, голос помогает не свалиться в обморок. Он медленно съезжает на пол.

– В коробке поищи. Скальпель и ножницы. И пинцет.