Хозяин теней

Теодор с трудом приподнимается на локтях, и Клеменс приходится склониться над ним как можно ниже, чтобы протянуть бинт за спиной. Вся ее футболка перепачкана в крови, придется ее выбросить. Остается надеяться, что хотя бы волосы и кожа не сохранят этого солоноватого запаха. Он напоминает об опасности, тревоге, всем том, что пугает людей.

И пугает Клеменс.

– Со мной ничего не случится, – будто прочитав ее мысли, выдыхает Теодор. – Я бессмертный, я уже говорил тебе.

– Ты идиот! – рявкает Клеменс. – И сейчас ты умрешь от потери крови, если не поможешь мне тебя перевязать!

Он словно обижается. Пыхтит, снова привстает на локтях, даже пытается сесть. Она мотает головой, но он не слушается и только упрямо подтаскивает себя к спинке кресла. Если то было кресло Бена, он наверняка расстроится – мебель загублена, никакая волшебная чистка ему не поможет. Как и паркету.

Спустя десять минут – для Клеменс они растягиваются на целый час – Теодор оказывается забинтованным, точно мумия.

– Тяжело дышать, – жалуется он, все еще наполовину пребывая в бреду. Пока она с ним возилась, он бормотал о кострах, ведьмах, погребах, в которых пахнет алкоголем, и базарных площадях.

– Зато кровь больше не хлещет из тебя, как из крана водица! – сердито шикает Клеменс. Она все еще уверена, что им стоит позвонить врачам и силком отвезти этого безумца в больницу, но что-то заставляет ее оставаться на месте и слушать его бредни о бессмертии.

– Хорошо хоть шину накладывать не стала, – приговаривает он. – Бен вот всегда порывается…

– У тебя перелом ребер, ты вообще в курсе?

– В конце восемнадцатого века мне переломал их один ирландец. Кости срослись неправильно. Злой, жестокий был человек.

У Клеменс голова идет кругом.

Он удивленно замолкает со склоненной набок головой и смотрит на нее, словно пытается прочесть мысли.

– Ты мне не веришь.

Каким образом он сегодня угадывает все, что она хочет сказать? Клеменс подозрительно щурится и качает головой.

– Рассказать, что со мной случилось?

Она все еще хмурится. Вокруг царят сплошной мрак и хаос. Перепачканные в крови бинты, рубашка, плед и инструменты Бена валяются на окровавленном полу, и сама Клеменс чувствует себя разбитой вдребезги.

Но молча кивает, потому что противиться прямому взгляду такого непохожего на себя Теодора она не способна.

– Я дал обещание женщине, которую сожгли на костре за ведьмины наговоры. Я дал ей слово и обрек себя на долгое-долгое существование.

* * *

Из беспамятства Серласа грубо вытаскивают прямо за глотку. Он еле открывает глаза и видит темное пятно, от которого несет гарью и паленой плотью.

Нет. Это воздух пропах гарью, в нос забивается зола, а дым до слез застилает глаза. Серлас надсадно кашляет.

– Уходи отсюда, иноземец, – басит над ним грубый голос Финниана. Он гремит в ушах, в самой голове, во всем, кажется, теле.

Нечем дышать.

– Ну! – повторяет кузнец. – Поднимайся на ноги, проваливай из города!

Он лежит на земле за воротами Трали. Лицом в пыли. Финниан нависает над его телом, словно карающая длань.

– Убей, – сипло выдыхает Серлас.

– Что?

– Убей меня, – настойчиво шепчет он. Финниан отскакивает и открещивается.

Вокруг царит ранее утро. Жизнь продолжает свой неспешный бег: шумит у берегов гавани океан, шелестит листва большого тенистого дуба перед городскими воротами, вдалеке щебечут редкие птицы. Только воздух пропитан полынной горечью, гарью и копотью, что заползла прямо в легкие и осталась там чернотой, которая не исчезнет никогда.

Кузнец сплевывает себе под ноги и глядит на него устало, вымученно. Но совсем не злобно.

– Вставай, Серлас Из Ниоткуда. Здесь тебе больше не рады.

Серлас не желает вставать. Не желает идти куда-то, не желает жить. Лучше убить его, слабого, трусливого и безвольного. Лучше забвение, чем существование в мире без цели.

Имя Нессы он боится произнести даже в мыслях.

– Твой дом сожгли, – кроша его последние надежды, говорит Финниан. – Но Мэйв сберегла дитя. Она ждет тебя у побережья на западе. Иди туда.

Образ маленькой Клементины с трудом удерживается в сознании Серласа. Ребенок. Дитя женщины, которую он сгубил своим страхом.

Ты дал слово, Серлас.

Он поднимается с земли медленно и неуверенно; встает сначала на колени, опускает руки в дорожную пыль, выдыхает. В последний миг, едва Серлас чувствует, как его ведет в сторону от слабости, грубый кузнец неожиданно мягкой рукой помогает ему удержать равновесие.

– Чтобы ты знал, – говорит он неуклюжими, ломаными фразами, – ее могли бы пытать. Отвезти в Дублин и там… Уж лучше здесь, без лишних страданий.

Серлас ничего не отвечает. У него нет слов, чтобы сказать хоть что-то. Горожане Трали не заслужили ни звука, а Финниан, держащий его, связанного, все то ужасно долгое время, что пылал костер, не заслужил даже взгляда.

Но он был единственным, кто сказал ему напоследок доброе слово.

– Она любила тебя, иноземец, – говорит Финниан, коверкая звуки. Серлас идет в сторону западного берега на встречу с Мэйв и ребенком Нессы, которого отныне поклялся оберегать от участи ее матери.