Хозяин тишины

Одного разговора не хватило бы, чтобы он так хорошо все запомнил. Должно быть, в этом семействе меня раз за разом обсуждали, осуждали, поливали грязью. Первой скрипкой, я уверена, была Ксения. Но мой братец ее точно не останавливал и позволял ребенку такое слушать!

За что они со мной так? Просто чистая ненависть — а причина где? Я ведь никогда не сделала им ничего плохого! Или это такой механизм психологической защиты? Вроде как, вымарывая в грязи меня, они отмывали себя. Это не они обманули и обокрали меня. Это я позволила обмануть себя и обокрасть. Какая замечательная версия! Они — белые и пушистые, а я — дура, которой рано или поздно кто-нибудь да воспользовался бы, так почему бы не воспользоваться им? Хотя бы деньги, которые у меня, конечно же, рано или поздно украли бы, останутся в славном клане Милютиных!

Меня переполняли обида и горечь, на глазах уже кипели слезы возмущения — я всегда очень болезненно реагировала на несправедливость. Однако Леша не понял бы истинное значение этих слез, куда там семилетнему пацану разобраться в таких тонкостях? Он решит, что это очередной показатель моей слабости и никчемности.

Поэтому я развернулась и пошла прочь. А Леша, вместо того, чтобы оставить меня в покое, пронзительно свистнул и крикнул напоследок:

— Лохушка!

Я не знала, зачем мой брат убивает в своем сыне все человеческое. Я только знала, что однажды это ему аукнется, однако злорадства я из-за этого не чувствовала. Мне было больно и обидно за Лешу точно так же, как за себя, мы с ним оба стали жертвами одних и тех же людей, просто по-разному.

Вернуться после такого в кафе я уже не могла: многие посетители видели оттуда мой странный разговор с маленьким мальчиком, ну а то, что я никак не могла остановить проклятые слезы, стало бы почвой для новых расспросов. Поэтому я просто дожидалась в переулке, когда же Гедеонов наконец наиграется и уедет со станции.

На мою удачу, долго ждать не пришлось — минут через пять машина вернулась на дорогу, и я поспешила скрыться в спасительном полумраке салона.

Уже там я не выдержала и расплакалась навзрыд. Обычно со мной такого не случается: если я и не могу сдержать слезы, то стараюсь побыстрее успокоиться и не позориться. А тут словно плотину прорвало! Рыдания рвались из моей груди на свободу, меня трясло, я почти ничего не видела из-за слез. Скрыть это? Нет, невозможно, тут другая забота — не задохнуться бы, не умереть от спазмов, не поддаться горю.

Дело было не только в Леше, в нем как раз — в меньшей степени. Просто во мне накопилось слишком много боли от всей этой истории, столько, что я уже не могла сдерживать ее. Как странно — я даже не подозревала, что она была во мне! Мне казалось, что я выжгла ее всю, вытравила из себя и смирилась.

Но нет, боль не так проста. Тело заживает быстрее, чем душа. Когда люди вырывают себя из твоей жизни добровольно, они рвут с корнями, а ведь корни уже проросли в твою душу. И все — они уходят из тебя с кусками твоей души, оставшимися на корнях, а ты пытаешься понять, сколько ты выдержишь, не истекут ли кровью те обрывки, что тебе остались.

Я копила горе долго и подсознательно, но теперь я его выпускала. В минуты отчаяния я цеплялась за другие воспоминания: у меня есть новая жизнь, любимая, хорошая, есть люди, которые мне рады, еще не все потеряно.

Но даже этого было недостаточно, пока я не почувствовала, как меня обнимают сильные руки. Гедеонов, прежде не позволявший его касаться, сам привлек меня к себе, обнял, мерно покачивая, как расстроенного ребенка. А я была слишком измучена, чтобы удивляться. Я просто прижалась к нему, потому что он был единственной защитой против хаоса моих собственных чувств.

Он, должно быть, был шокирован таким поведением с моей стороны! Он оставил меня на улице, я отказалась от той встречи, которая могла бы меня расстроить. И вот я уже рыдаю в три ручья безо всякой понятной причины! Он должен был разозлиться, но он был спокоен, он утешал меня, потому что без него я не справлялась со всем этим.

— Тише, тише, — прошептал он мне на ухо. — Это ничего, не страшно, пройдет. Расскажи мне, что случилось.

И я рассказала ему все — про свой разговор с Лешей, мысли, чувства и отчаяние, слово за словом, я вытягивала из себя боль, как вытягивают лезвие из воспалившейся раны. Но когда я закончила, мне стало легче. Так бывает, когда пройдет большая гроза, и мир вновь становится ясным и свежим.

Моя гроза прошла и отпустила меня… наконец-то отпустила.

Я была так измучена и потрясена, что не могла даже вспомнить, какие планы были у нас на этот день. Но они меня в любом случае не касались: закончив говорить, я скоро уснула на руках у Гедеонова.

* * *

Я боялась, что после такой очевидной слабости Гедеонов, который сам в жизни прошел вещи пострашнее, устроит мне выговор или хотя бы будет подкалывать насчет того, что случилось, а мне и это было бы неприятно. Но нет, проснулась я в своей комнате, и он не беспокоил меня, пока я не привела себя в порядок. Да и после этого он делал вид, что ничего не случилось.