Хозяин травы

Вскоре он уснул, тесно прижимая ее к себе и чутко вздрагивая во сне от ее малейшего движения. Ей было неудобно так лежать, потому что она отвыкла засыпать рядом с мужчиной, рука у нее затекла, но она боялась пошевельнуться и тем самым вспугнуть совершившееся чудо. Он беззвучно дышал, и жилка у него на шее пульсировала тихо и мягко, но она уже знала, каким неистовым может быть это красивое мужское тело. И ее тело тоже было красивым, она всегда знала, что у нее красивое тело. Даже когда бывший муж говорил, что у нее слишком короткие ноги. Но она-то понимала, что он говорит это нарочно — для того, чтобы отомстить ей за свое мужское бессилие. И еще он говорил, что она не в его вкусе и ему нравятся рыжие и длинноногие. Она почувствовала прилив ненависти и уже было приоткрыла рот, чтобы поинтересоваться, когда же он наконец соберется с силами — со всеми своими могучими мужскими силами — и вобьет в стенку гвоздь, чтобы повесить на него драгоценнейший подарок, который преподнесла им на свадьбу его любящая мама. Ведь до какой степени надо любить своего сыночка, чтобы подарить ему на свадьбу этот удивительный эстамп, ценой в целых три рубля! Она даже начала произносить эту фразу, но вовремя спохватилась, вспомнив, что в ответ он непременно пройдется в адрес ее папы, который настолько переполнен любовью к своей дочери, что звонит ей на редкость часто — раз в полтора месяца. Нет-нет, она теперь не такая глупая, как была в первые месяцы брака, она уже больше не даст мужу возможности выманить ее наружу, из укромных глубин ее «я», и привязать, как козу к колышку, к какой-нибудь его идиотской фразе. Тем более теперь, через пятнадцать лет после развода.

Спящий тихо дышал и во сне нежно и властно прижимал к себе ее тело, ее красивое тело. Ее очень красивое тело. А она ела клубнику, посыпанную сахаром и истекающую густым соком. У клубники был вкус счастья и свободы, потому что экзамены за восьмой класс были сданы почти на все пятерки и через три дня они с мамой уже будут в Евпатории. И она снова будет лежать на жаркодышащей бронзе песка, и тело ее, отделенное от мира только новеньким красным купальником, так удачно купленным в универмаге «Москва», будет вбирать в себя раскаленные токи этой древней смуглой природы Крыма и само станет цвета старинной бронзы. А потом она войдет в зеленое море и будет долго плыть, вспугивая стайки горбоносых морских коньков. И, доплыв до красного буйка, перевернется на спину и перестанет понимать, где море, где небо, где она сама. И тогда отец вошел в комнату и, брезгливо взглянув на ее голые коленки подростка, торчащие из-под мини-халата, спросил, почему она опять развесила свои трусы и лифчик в ванной комнате на всеобщее обозрение. Их что, больше сушить негде? И она тут же почувствовала, какое у нее гадкое тело. Спящий вздрогнул и приоткрыл глаза. Но она собрала всю свою волю и так взглянула на отца, что тот, пробормотав нечто невнятное, поспешно растаял в воздухе. «Спи, — сказала она спящему, — спи», — и, осторожно переложив его голову к себе на плечо, начала тихо покачиваться. Спящий доверчиво прижался к ней и, причмокнув по-детски губами, заснул еще крепче. Ее вдруг охватило желание взглянуть на свои ноги. Но она сдержалась и еще раз прошептала: «Спи». Но самой ей уснуть не удалось, потому что в комнату вошла мать, взяла ее за руку и повела на кухню. Там, плотно прикрыв за собой дверь, мать нервно поправила белый бант у нее в косе и, испуганно озираясь, громким шепотом спросила, не ощущает ли она уже болей внизу живота. Нет, не ощущает, удивилась она. Скоро будет ощущать, сказала мать. Сильные боли. Очень сильные. Причем каждый месяц. Так нужно, сказала мать. И тогда она набралась храбрости и спросила, откуда берутся дети. «Тс-с! — сказала мать. — Папа услышит». А потом пошла пятнами и скороговоркой объяснила, что у женщины там есть... м-м-м... ну, в общем... и мужчина должен ее прорвать. И это очень больно. И вообще самое ужасное в жизни женщины — это воспоминание о первой брачной ночи. Она усмехнулась словам матери и подумала, что не только о первой, но и о второй и о двадцать пятой ночи воспоминание было не шибко приятным. Она затрясла головой. Сильнее. Еще сильнее. Чтобы вытряхнуть из нее то, что уже начало медленно расползаться внутри ее тела, грозя снова изуродовать его. Нет, она не позволит. Она больше не позволит им: ни отцу, ни бывшему мужу, ни матери — вновь парализовать способность этого тела быть бронзовым, длинноногим и счастливым!