Хозяин травы

Тело спящего обнимало ее и источало смуглый, терпко пахнущий зной. Она напрягла ноздри и начала пить этот зной. Пила его до тех пор, пока не наполнилась им до такой степени, что во всем ее существе больше не осталось пустот, в которые могло бы проникнуть прошлое. Ни малейшей лазейки. И только тогда она позволила себе заснуть. Она спала, доверчиво запрокинув в темноту свое лицо, надежно хранимая этим смуглым мужским запахом, мягко обволакивавшим ее, — запахом любви, счастья и устойчивости. И там, в ее сне, спящий снова приблизился к ней и предложил билет. Он лукаво улыбался, совсем как несколько часов тому назад, и говорил, что вот какая досада, его друг заболел. И потому он может уступить один билет. Просто ему будет жаль, если такие симпатичные девушки не попадут в кино. Он их, мол, приметил, когда они еще в очереди стояли, и сразу понял, что им ничего не достанется. А он еще вчера купил. Для себя и для друга. А тот возьми и заболей. Так что, если они хотят... Но увы, только один билет. Пусть девушки сами решают, которая из них пойдет. И поскольку там, во сне, она уже знала, что будет дальше, что это не простой билет, то она повела себя иначе, чем наяву: не стала мяться перед незнакомым человеком и отказываться в пользу подруги, хорошо помня, что та в конце концов уговорит ее. Нет, она не стала отказываться, она просто протянула руку и вытянула счастливый билет. И тогда чашка с чаем задрожала у нее в руке и начала медленно падать на пол. А он смеялся и говорил, что посуда бьется к счастью и что у нее красивые руки. А потом она увидела, что и тело у нее красивое. Оно лежало на белой простыне и было уже обнаженным и смуглым. А она была и этим телом, распростертым и вздрагивающим под его поцелуями, и одновременно находилась в другом углу комнаты, перед трюмо, и в зеркало наблюдала за тем, что происходит у нее за спиной. Но поскольку чашка все еще продолжала медленно падать у нее из рук, то она никак не могла разглядеть в зеркале лиц тех двоих существ, одним из которых была она сама. И она вся напрягалась, чтобы разглядеть их, и напряжение это было мучительным, сладостным и возрастающим. А потом оно стало нестерпимым, и она поняла, что сейчас наконец-то испытает то, чего еще никогда в жизни ей не удавалось испытать ни с мужем, ни с другими мужчинами. И тут она испугалась. Испугалась мужа. Вернее, того, что она вдруг может сейчас вспомнить его жалкое и пристыженное лицо. И тогда опять ничего не получится. Она стиснула зубы и застонала. Громко. Еще громче. Слезы катились у нее по лицу — и сквозь слезы она подталкивала взглядом слишком медленно падающую чашку. Чашка стремительно полетела вниз, ударилась об пол и, освободившись от своей переполненности, разлетелась в разные стороны сверкающими острыми осколками...

...Она лежала, освобожденная, опустошенная, счастливая, и плакала, уткнувшись лицом ему в плечо и не отвечая на его ласковое «что с тобой», потому что по его голосу слышала, что он и так понимает, что с ней.

А потом было утро, и утро было воскресное, и они пили в солнечной кухне чай. И он смеялся и рассказывал ей о том, как ловко на предыдущей сессии облапошил своего университетского преподавателя. Просто-напросто, уверенно глядя тому в глаза, стал отвечать на вопрос, которого вовсе не было в билете, но который — единственный из всех вопросов — хорошо знал. И отвечал так увлеченно, что преподаватель не заметил обмана. Потом он сказал, что она прекрасно выглядит для своих тридцати пяти и как хорошо, что у нее отдельная квартира. А потом собрался уходить и, нежно поцеловав ее, сказал, что с нее причитается пятьдесят рублей. Она засмеялась удачной шутке. Но он продолжал настаивать. Она засмеялась еще громче и смеялась до тех пор, пока не поняла, что это не шутка. И тогда она сказала ему, что он подлец. Он улыбнулся. Она задохнулась. Он улыбнулся еще шире. Она достала из серванта пятьдесят рублей и дала ему. Он ласково поблагодарил и, нацарапав на клочке бумаги несколько цифр, сказал, что когда она захочет еще раз его видеть, то может позвонить по этому телефону. Она ответила, что ненавидит его.

В течение суток она выла, сидя перед зеркалом и расцарапывая себе лицо. Потом еще неделю не могла ни с кем разговаривать. Через два месяца она позвонила ему.

КВАРТИРА (Рассказ)

...И будто бы я стою в прихожей нашей прежней квартиры на Ленинском проспекте и мне говорят, что пришла моя подруга. И я хочу повернуться, посмотреть, какая подруга. Но в этот момент она прыгает мне на спину и усаживается на меня верхом. И я бегу к зеркалу и трясу перед ним плечом, чтобы стряхнуть ее и увидеть в зеркале ее лицо. Наконец сзади что-то негромко щелкает — и голова ее, стремительно очертив четверть круга, застывает на уровне моего правого локтя. И я вижу в зеркале, что у нее мое лицо. Только ярко-сиреневое, как лак для ногтей, и с густо накрашенными алыми губами. И она тихо смеется, соскакивает с меня и бросается целовать меня в губы. И я кричу каким-то тонким голосом и наотмашь бью ее по лицу...