Хозяин травы

Потом мы переехали на Ленинский проспект, в отдельную квартиру. Одна комната была у нас желтая и большая, а другая — маленькая и красная. Желтую я любила, а красную боялась. В желтой жили родители, там была красивая новая мебель, и туда приходили гости. А в красной жила я. Жила я в ней по ночам, потому что днем меня заставляли ходить в детский сад. Красная комната не любила меня и по ночам развлекалась тем, что меня пугала: то внезапно шлепнет чем-нибудь по одеялу, то превратит цветок на стенном ковре в подмигивающий глаз или в ухмыляющийся рот... Но с годами мы притерпелись друг к другу, и между нами установились отношения взаимотерпимости, лишь изредка прерываемые неожиданными вспышками антагонизма. И все равно вплоть до самого своего замужества я предпочитала проводить время в желтой комнате. Комната была солнечной, и отнюдь не потому, что выходила окном на солнечную сторону (окно красной выходило туда же), а по какой-то иной причине. Может быть, из-за желтых обоев, может, из-за голубого граненого графина с водой, может, из-за юного Пушкина, сверкавшего своей кудрявой фарфоровой белизной на черной глади пианино «Ростов-Дон». В общем-то важно не это, а то, что мы с ней любили друг друга. Родителей я в общем-то любила тоже, но эта любовь была неинтересная, она подразумевалась сама собой, и в ней не было ничего от чуда. Более того, они мне мешали. Я не говорю уже о том, что, когда мы с ребятами играли во дворе в прятки, мне запрещалось прятаться в подвале или на чердаке, и потому водящий всегда обнаруживал меня, спрятавшуюся где-нибудь за тощим кустом смородины, самой первой и с обидным хохотом торжествующе вопил: «Чаю, чаю, чаю! Соньку выручаю!» Это в общем-то были мелочи — неприятные, временами серьезно портящие настроение, но все же мелочи. Существенным было другое — родители мешали моей любви. Мне крайне редко удавалось остаться с желтой комнатой вдвоем. А в присутствии других людей доля ее любви ко мне уменьшалась, равномерно распределяясь между всеми, кто в ней находился. Но бывали и счастливые часы, ради которых стоило даже пойти на прямой обман, например, взять градусник за скользкий кончик, внутри которого ярко сверкает серая ртуть, и натрясти температуру хотя до 38°. И хотя я уже взрослая и твердо знаю, что «пионер — всем ребятам пример» и, следовательно, должен быть честным, соблазн остаться с желтой комнатой наедине гораздо сильнее, чем чувство общественного долга.

Я лежу с трагическим лицом на постели в красной комнате и со сладким злорадством слушаю, как наш врач Клавдия Петровна внушает огорченной маме:

— Но ведь она уже взрослая девочка. Как же я могу дать вам справку по уходу. Идите себе спокойная на работу. Ничего с ней не случится. Да не надо плакать! Ну что вы? Обыкновенная простуда. Горло слегка красное. (Еще бы! Я что, зря накануне ела снег!) Недельку полежит — и в школу. Ну что, Сонечка, в школу хочется?

— Очень, — слабым голосом шепчу я, скорбно поникая головой.

— Ну ничего, ничего, потерпи, — утешает меня Клавдия Петровна. — Только тетрациклин не забудь днем принять. А вечером мама горчичники тебе поставит. Договорились?

— Договорились, — отвечаю я и старательно чихаю. (Так я и буду твой тетрациклин есть! А горчичники придется потерпеть — любовь требует жертв.)

...Наконец-то я одна. Я всовываю босые ноги в шлепанцы, бегу в желтую комнату и начинаю строить дом. Это мне почему-то категорически запрещается. Дом строится из диванных подушек. В нем тесно, но это мой дом, мой, и больше ничей. Дом стоит на необитаемом острове, который я начинаю потихоньку обживать. Для начала я выращиваю на острове цветы. Для этой цели вполне подходят цветы бумажные, которые кто-то подарил маме на Новый год. Я втыкаю их между паркетинами пола, забираюсь обратно в домик и любуюсь оттуда своим цветущим одиночеством: оно зеленое, белое, лиловое и, что самое главное, желтое.

В квартире мужа ничего желтого не было, а были две комнаты — серая и салатовая. И еще была свекровь. Но все это не было для меня новостью: и квартиру, и свекровь я видела еще до замужества и уже знала, что она будет жить в салатовой комнате, а мы в серой. Новостью оказалось другое — пьянство мужа. Через год я развелась с ним, переехала в однокомнатную квартиру и заклеила ее серые обои желто-кремовыми. А еще через полгода родители получили отдельную трехкомнатную малоинтересную квартиру в Измайлове и уехали с Ленинского проспекта.