Хозяин травы

...И как будто бы я сплю и во сне знаю, что сплю. И вдруг понимаю, что забыла закрыть входную дверь. И я хочу встать и закрыть дверь. Но никак не могу сесть в постели — что-то давит мне на грудь и не дает приподняться. И я переворачиваюсь на живот, сползаю с тахты и ползу в прихожую. Я подползаю к входной двери и вижу, что она чуть приоткрыта. И я силюсь дотянуться до нее и вдруг снова оказываюсь лежащей на тахте. И тут я понимаю, что, для того чтобы закрыть дверь, мне обязательно надо умыться. Я снова сползаю с тахты и ползу в ванную комнату. Там мне удается уцепиться руками за верхний край ванны, подтянуться и свесить голову вовнутрь ее. Ванна оказывается уже наполненной водой. Я погружаю голову в воду и просыпаюсь. Но в тот момент, когда я хочу поднять голову из воды, дверь в прихожей громко хлопает, кто-то хватает меня за голову и начинает погружать ее еще глубже. И, задыхаясь и пуская ртом и носом пузыри, я отчаянно брыкаюсь ногами, трясу ванну руками и вдруг чувствую, что свободна. Я сажусь на постели, включаю свет и осторожно, стараясь не шуметь, прокрадываюсь в прихожую. Входная дверь закрыта, в квартире тихо.

При Гере мы позволяли себе роскошь быть самими собой. Но для других наводили марафет. Операция по удалению следов предыдущей жизни занимала всего полтора часа, по истечении которых мы уже сияли новизной и готовностью к восприятию чуда. А оно непременно должно было случиться и изменить всю нашу жизнь, может быть, даже сегодня — в крайнем случае, в недалеком будущем. Но нельзя же, чтобы чудо застигло нас врасплох — неподготовленными, неприбранными, непарадными... И мы не оставляли ему такой возможности. Сперва в порядок приводилась квартира: мылась скопившаяся за неделю в раковине посуда, изгонялись из-под тахты пушистые серые комочки, распихивались по ящикам гардероба невесть каким образом расползшиеся по всей комнате свитера и юбки. Потом наступал мой черед. Я усаживалась на кухне перед столиком, раскрывала пудреницу с маленьким зеркальцем и начинала разглядывать себя. В маленьком зеркальце, слегка припорошенном почти незримым налетом пудры, лицо мое мне скорее нравилось, чем не нравилось, чего никак нельзя было сказать про большое зеркало, висящее в ванной комнате. И совсем уж противопоказано было мне смотреться прежде времени в зеркало, приделанное к внутренней стороне одной из дверец гардероба, — это могло надолго испортить настроение. И тогда уже никакой марафет не поможет — гардеробное лицо все равно будет проступать из-под нового, как бы искусно я его ни сделала.

Лиц у меня было много. Одни я любила, а другие — нет. О том, что у меня не одно лицо, я узнала в третьем классе.

Мы с соседской Светкой пускаем у нас в ванной комнате мыльные пузыри. Это страшно увлекательное занятие. Пузыри делаются из ничего. Вернее, почти что из ничего. Надо окунуть кончик макаронины в баночку с мыльной водой, потом извлечь его и начать осторожно дуть в другой — сухой кончик. И тогда из абсолютно пустой макаронины вдруг начинает вылезать прозрачный шар, который радужно переливается и растет прямо на глазах. Потом шар со слабым звуком отделяется от макаронины, несколько секунд живет совершенно самостоятельной жизнью, плавно парит и, наткнувшись на кафельную стенку, бесследно исчезает. Это рождение почти что из ничего и исчезновение в полное никуда так завораживает нас, что опоминаемся мы лишь тогда, когда больше не остается ни пузырей, ни мыльной воды. И тогда меня осеняет.

— А давай мы сами будем пузырями, — предлагаю я Светке.

— А как? — не понимает она.

— А вот так.

Я со свистом втягиваю в себя как можно больше воздуха, плотно стискиваю губы и начинаю надувать изо всех сил перед зеркалом щеки. Лицо мое раздувается и багровеет, глаза превращаются в две узенькие щелки, нос заостряется, удлиняется и свисает на верхнюю губу. Светка пару секунд изумленно смотрит на меня, потом с коротким хохотом резко всасывает в себя воздух и тоже начинает преображаться: кожа ее голубеет, а водянисто-зеленые глаза разбухают и медленно начинают выкатываться из-под век с редкими ресницами. Еще секунда — и они вывалятся совсем. «М-м-м, м-м-м», — мычим мы, подталкивая друг друга локтями и не отрывая глаз от зеркала, откуда на нас смотрят два чудовища, которые, оказывается, таились где-то внутри нас, а теперь вдруг обнаружили себя. Первым лопается Светкино чудовище. Мое еще несколько секунд отчаянно сопротивляется исчезновению, изо всех сил раздувает щеки, но потом лопается и оно. В зеркале отражаются два лица, почти такие же, какие были у нас со Светкой до появления чудовищ, и все-таки чуточку — неуловимо — иные. Лица слабо подрагивают и подергиваются, как будто внутри их кто-то ворочается, пытаясь вырваться наружу.

— А теперь давай будем скелетиками, — говорит Светкино лицо и, со странным всхлипывающим звуком втянув вовнутрь себя щеки, начинает жевать их изнутри.

— Давай, — соглашается мое лицо и тоже проглатывает свои щеки.

Два бесщеких и безгубых лица покачиваются в зеркале, заговорщически подмигивая друг другу.